— Да, — сказал он. — Да, так и есть.
До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о черном доме, нет.
Гуляли по парку днем и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.
Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.
Загремела электричка…. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в каморке заброшенного барака.
Все воскресенье он провел на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.
Остроты героев перемежались закадровым смехом.
Хихиканьем гиены.
Погодин уронил журнал.
Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха — впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагической случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.
— Привет, Погода, — булькая гноем на букве «п», произнес Касьян. — Он сделает это.
Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.
В кресле, едва помещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишенного буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.
В руках Дрол держал голенького ребенка. Ребенок хныкал и вырвался. Желтые ногти Дрола скользили по нежной коже.
Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.
Закричал истошно.
Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть, и запихнул в нее голову мальчика.
Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И еще полчаса лежал, уставившись в окно.
По пути на работу он пытался дозвониться сестре — тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.
Абонент вне зоны.
Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?
— Понедельник — день тяжелый? — спросила Божена, — Вить, ты в норме?
Он подергал себя за воротник.
— Плохо спал…
— Виктор!
Подобострастная ухмылка Щекачева не предвещала ничего доброго. Только этого недоставало с утра.
— Мы говорили о вас с боссом на летучке. Про ваш проект. У босса имеются кое-какие сомнения, я убеждал его, что вы ценный сотрудник и…
— Давайте быстрее! — перебил Погодин.
Лицо Альберта Михайловича осунулось:
— Что вы себе позволяете?
Шум в коридоре отвлек внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.
— Ренат? — Божена приподнялась со стула.
Фатичев выглядел кошмарно: растрепанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачеве и сверкнули. Одновременно черная сталь заблестела в его руке.
Старомодный, с тонким дулом пистолет.
«Игрушечный, наверное, — подумал Погодин отрешенно. — С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».
Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.
— К стене, — велел Фатичев устало.
— Что вы себе позволяете? — переадресовал Щекачев свой недавний вопрос.
— Иди к стене! — рявкнул Фатичев.
Трясущийся Щекачев повиновался.
Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.
— Два часа назад умерла моя дочь, — доверительно сказал Фатичев заместителю.
— О, — протянул Альберт Михайлович, — мне так…
Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачеву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчиненного.
Божена пронзительно завизжала.
Фатичев бегло перекрестился, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.
Погодин смутно помнил, как выносили трупы, что говорил назойливому и хамоватому следователю. Домой попал в полдень и тут же включил компьютер.
Перед внутренним взором — разводы крови на офисной стене, вспышка огня во рту Рената, падающая без сознания Долгушева.
Настрочил сообщение сестре: «Переживаю, позвони немедленно».
Зашел на страницу Божены, в новогодний альбом. Выбрал фотографию с Щекачевым, ту самую.
— Ну разумеется, — прошептал. — Вот же ты.
Курсор потрогал силуэт ныне остывающего в морге замдиректора. Порхнул к окну на заднем фоне. В стекле отражался фотограф. Фатичев.
Двоих. Он отдал Троллю двоих.
Погодин зажмурился.
Позвонил телефон. Незнакомый номер.
— Братик?
С души будто схлынула мазутная тьма.
— С тобой все хорошо, Юль?
— Да. Все по-старому.
— А Паша?
— Ест яблоки. Точнее, надкусывает.
Погодин вознес небесам молитву.
— Я звонил, но…
— Да, — вздохнула Юля. — Я такая раздолба. Потеряла свою мобилку.