— Собрал аудиторию.
— Можно и так сказать, — сказал Слава. — А вообще, попрошайки, нищие, музыканты — это целый криминальный бизнес.
Глеб ценил Славу в том числе и за то, что друг не имел привычку долго и нудно пересказывать свои будни. Каждая история в устах бывшего армейца превращалась в иллюстрацию живой мысли, в доходчивый пример. Слава два с половиной года владел пекарней и только последним летом вышел в плюс. Без связей, без образования Слава выстроил малый бизнес, совладав с Роспотребнадзором, налоговой и прочими поставщиками услуг, официальными и не очень.
Подошедшая официантка выгрузила с подноса пиво для Глеба и облепиховый чай для Славы.
— Ваш сырный суп готовится, — сказала ему официантка.
— Жду, — сказал Слава. — Принесите еще стакан питьевой воды.
— С газом или без?
— Не минералку. Обычную кипяченую воду.
— Рекомендую «Перье». Это французская…
— Я знаю, что такое «Перье», — мягко перебил официантку Слава. — Пожалуйста, никаких извращений за неадекватную цену. Стакан обычной кипяченой аш два о.
Официантка удалилась.
— Вот наглость, — сказал Глеб. — Неужели мы похожи на тех, кого так легко развести?
— Сейчас я каждый день выпиваю литр чистой воды, — сказал Слава. — И бокал кипятка утром. Китайцы советуют кипяток, когда болеешь.
— Да ты вроде и не болеешь.
— Для профилактики.
Веретинский достал телефон и показал видео, как Алиса читает Бодлера. Слава издал смешок, уголки рта растянулись в искусственной улыбке.
— Это тебе не «Алюминиевые огурцы», — сказал Глеб.
— Кажется, я вижу нимб над ее головой, — сказал Слава. — Слушай, Глеб, а кто из писателей ненавидел женщин? Или из философов?
Веретинский напряг извилины и сказал:
— Отто Вейнингер.
— Не подходит, — отмел Слава. — Надо громкое имя. У Ницше есть что-нибудь подобное? Или у Маркса?
Веретинский перебрал в памяти философов. Платон и Аристотель — не то. Декарт и Бэкон — тоже. Хайдеггер скорее по ведомству нацистов числится. Дугин — почти туда же.
— Шопенгауэр! — сообразил Глеб.
— Значит, так. Берешь у Шопенгауэра самый смачный отрывок про женщин, надеваешь лучший костюм и галстук и читаешь на камеру. Затем в комментариях объясняешь: так, мол, и так, случайно на глаза попалось. Хэштеги выставь: «женщины», «мудрость», «истина».
— Не оценят юмор, — сказал Глеб. — Если кто и заметит видео, то лишь стайка феминисток, которых пригнало ветром.
Официантка принесла кипяченую воду и сырный суп для Славы, а также куриные крылышки для Глеба.
— Здравы будем, — сказал Слава и медвежьими глотками осушил стакан.
— И не здравы. — Глеб отхлебнул пиво.
Крылышки недожарили и недосолили. Глеб расстроился: если уж животное вырастили и убили, то приготовьте его на совесть, с должным к нему уважением, дабы жертва не оказалась напрасной.
— Часто у нее на странице гостишь? — спросил Слава.
— Слежу за обновлениями.
— А у Ланы ее?
— То же самое — слежу за обновлениями.
— Для того, кто порвал с бабой четыре года назад, это ненормально, — сказал Слава.
— Пять лет, — сказал Глеб.
— Тем более. У тебя жена, не забыл?
— Если б я мастурбировал на Алису или пересматривал совместные фотки, то было бы ненормально. А я всего лишь ее ненавижу. И каждый раз убеждаюсь, что Лида — правильный выбор. В ней нет сучьего пафоса, нет притворства. Раздутого самомнения, пожалуй, тоже нет.
Слава наморщил лоб и сказал:
— Я тебя не осуждаю. Просто мне этого не понять.
Слава был иным. Способный на привязанность, на крепкие чувства, он легко порывал с прошлым. Чтобы вычеркнуть из жизни того, кто предал его доверие, у Славы уходило примерно три минуты. Он без колебаний развелся с разлюбившей его женой, отписал ей квартиру в Мурманске, где служил, а по истечении контракта без перспектив и без сбережений переехал в Казань, сняв комнату у старой алкоголички на окраине.
Чтобы бросить пить и курить, Славе потребовалось чуть меньше недели. Зато теперь, вздумай Веретинский при друге выливать из бутылки в раковину хоть водку, хоть коньяк, хоть ароматный аперитив, у Славы даже веко не дернулось бы.
— Когда Алиса с подружкой своей жили в Питере, я и не вспоминал о них, — сказал Глеб. — Вот их тихое возвращение меня взбесило. В конце концов, это мой город, моя территория. Если кинулись покорять чужие края, так и снимали бы там коммуналку и дальше. Писали бы бездарные картины и читали на камеру стихи проклятых поэтов. Вместо этого я вынужден передвигаться по Казани, всякую секунду помня, что мне ничего не стоит столкнуться с ненавистными рожами где-нибудь на углу.