Глеб сознавал, что университетскую прослойку воспринимали и называли по-разному. Кто-то вслед за Лениным уподоблял ее известной субстанции. Кто-то из внутреннего круга, напротив, всерьез считал ее совестью нации, последним оплотом порядочности и гуманизма. Сам Глеб придерживался умеренно-критического суждения, что удел большинства университетских преподавателей — это взрастить пару-тройку самобытных идеек и пестовать их целую жизнь. Бегать за грантами, публиковать статьи и монографии, защищать диссертации, выпускать студентов год за годом. По этой части они профессионалы. Проблема не в том, что они хуже тех, кого называют обывателями. Проблема в том, что они втайне полагали себя лучше — чище, выше, даже свободней.
Веретинский попрощался со всеми на кафедре и отправился на встречу со Славой. Посредине коридора его остановила студентка Федосеева. Глеб запомнил ее еще первокурсницей по живым глазам.
— Здравствуйте, Глеб Викторович! С новым учебным годом вас!
— Здравствуй, Ира. Спасибо.
— Вы не спешите?
Глеб посмотрел на часы, прикинул, посмотрел еще раз.
— Скоро у меня встреча, — сказал он. — А что?
— Я к вам по важному вопросу, — сказала Федосеева. — На втором курсе нам предстоит выбрать научного руководителя и написать курсовую.
— Как будто знакомо, — сказал Веретинский. — И?
— Хочу писать у вас.
— Тебя кто-то за хвост тянет? Раньше ноября никто и не думает об этом.
— Мне понравилось, как вы вели у нас «Анализ лирического произведения», — сказала Федосеева. — Хороших преподавателей быстро расхватывают, вот заранее к вам обращаюсь.
— Хочешь писать о стихах?
— Я определилась, что стиховедение мне ближе всего.
— Сколько стихов наизусть знаешь?
— Так… Около тридцати. Вроде того.
Значит, не больше двадцати.
— Настоящий стиховед знает не меньше ста, — сказал Веретинский. — Плюс отдельные выразительные строфы из других стихотворений.
— Я выучу, Глеб Викторович.
— Если постараешься.
— Вы согласны меня взять?
— Ничего против тебя не имею, Федосеева. Считай, предварительным согласием ты заручилась. Подойди на кафедру… — Глеб замер, перебирая в памяти расписание. — В пятницу, в семнадцать нольноль.
Быстро расхватывают, ишь ты.
Ира то ли из Зеленодольска, то ли из Чистополя.
Вообще, сочетание типичного русского женского имени и провинциального городка или даже села звучит комично. Ира из Зеленодольска, Оля из Магнитогорска, Наташа из Озерного. Света из Иваново.
Что до Федосеевой, то первый месяц Глеб принимал ее за феминистку. Из тех, что не бреют ноги и готовы выцарапать глаза, если заплатишь за них в кафе. Мнение зижделось на том, что Ира не стремилась понравиться и не пускала в ход типичные женские штучки. Более того, она небрежно одевалась: носила мешковатые джинсы и акриловые джемперы с высокими воротниками. Впоследствии Веретинский осознал, что ошибался. Ира оказалась простой и дружелюбной. Не будучи безвкусной, в выборе одежды она руководствовалась практичностью. На занятиях Федосеева, хоть и вела себя с преувеличенной серьезностью, соображала лучше прочих в группе.
Так что ее внимание льстило Глебу.
5
— И скусство — это сила, — сказал Слава. — Возьмем, к примеру, подземный переход у моей пекарни. Там стабильно выступают одни и те же музыканты и сидит один и тот же инвалид. Обрубки его ног обернуты в зеленое покрывало. Музыканты — ребята талантливые. С поставленными голосами, с настроенными гитарами. Не говнари, короче.
— То есть не типичный русский рок типа «Алюминиевых огурцов»? — уточнил Глеб.
— Совсем не типичный, — подтвердил Слава. — Так вот. Инвалид с одеялом месяца два смотрел на музыкантов.
— При чем здесь искусство?
— При том, что музыкантам подавали гораздо чаще, чем инвалиду, — сказал Слава. — Ровно до того дня, как он освоил дудочку. Когда я спускался в переход, мне почудилось, будто волынку услышал. Гляжу, а это дудочка. Мои руки сами сотку из кошелька выудили. Искусство — это сила.