За внешней стеной, прижимаясь к ней, раскинулся город, выросший в тени монастыря, но городом он мог считаться разве что по ирландским меркам. Несколько улиц без мостовых, покрытых грязью из-за непрерывного дождя, разбегались в разные стороны, как спицы колеса, тут и там пересекаясь под странными углами с другими улочками. Вдоль них были разбросаны разномастные домишки с пристроенными к ним мастерскими. Кузнецы, стеклодувы, мясники, кожевенники и ткачи, всевозможные торговцы лепились к монастырю и процветали здесь, как мох на валуне.
Так же, как собор был сердцем монастырского поселения, городская площадь образовалась в центре прилегающего к нему города.
Квадратную площадь со сторонами длиной в сотню перчей[5] в торговые дни переполняли люди, бродящие между лотков, а в дни ярмарок и праздников здесь было и вовсе не протолкнуться. Богатые купцы и землевладельцы, решившие обосноваться в Глендалохе, селились в домах, окна которых выходили на эту площадь. Лучшие дома граничили с монастырской стеной, то есть стояли ближе всех к церкви и убежищу, которое там можно было обрести.
Именно в одном из этих домов, в лучшем из них, самом большом в Глендалохе, находился сейчас Луи де Румуа. Дом был таким же глинобитным, как и жалкие хижины ремесленников, зато его венчала высокая островерхая соломенная крыша, которая не протекала. Еще дом мог похвастаться каменным очагом и кухней, отделенной стеной от главной комнаты, а также спальнями на чердаке. Там, высоко под крышей, имелись даже два маленьких застекленных окна. Передняя дверь открывалась на городскую площадь. Задняя дверь выходила на улочку, которая вела вдоль монастырской стены и с которой открывался чудесный вид на собор в ее конце.
Луи был молодым человеком двадцати двух лет от роду, и, в отличие от большинства мужчин в Глендалохе, он не считал этот дом чем-то поистине впечатляющим.
«Неплохое жилище, — думал он, — для пастуха овечьих отар или крестьянина». Но это был действительно лучший дом во всем жалком городишке, что Луи находил смехотворным. Тем не менее он продолжал там появляться, и довольно часто, поскольку у него была на это веская причина.
На улицах Глендалоха в то утро сновало множество людей, которых становилось все больше, несмотря на дождь, поистине достойный звания кары небесной. Временные палатки выросли по периметру городской площади и рядами заполонили ее центр, на свободных местах возводили помосты. Стада животных, пригнанные из деревень, запирали в наскоро сколоченных загонах; купцы со всего юга Ирландии прибывали на повозках или с мешками за плечами, отыскивали друг друга в тавернах, где им предлагали постели и эль, или сооружали шалаши в полях. Над городом, словно дымовая завеса, дрожало предвкушение.
Монастырь Глендалоха и город, выросший вокруг него, конечно, не могли сравниться с роскошными северными фортами Дуб-Линном, Вексфордом и другими. Но в стране, населенной крестьянами, землевладельцами и мелкими королями, рассеянными по ней, как ячмень по полю, Глендалох являлся важной торговой точкой. И, будучи таковым, Глендалох принимал у себя ярмарки в течение всех тех месяцев, когда люди могли оставить свои дома, фермы, круглые форты и собраться в городе.
Среди многочисленных торговых собраний самым важным, популярным и прибыльным считалось то, к которому город готовился сейчас: ежегодная ярмарка Глендалоха.
Это был весенний праздник, первый настоящий шанс избавиться от зимней тоски и порадовать себя чем-то, что выходило за рамки обычной борьбы за выживание. Ярмарка должна была начаться не раньше чем через три недели, но приготовления к ней уже шли полным ходом.
По правде говоря, люди предвкушали ее месяцами, причем не только местные ремесленники. Купцы из таких далеких земель, как Франкия и Фризия, присылали свои товары на Глендалохскую ярмарку. Самые разные путники — в том числе актеры, жонглеры, дрессировщики, карманники и шлюхи — стекались в монастырский город в надежде зачерпнуть хоть пару горстей серебра, которое рекой текло по его улицам во время недельного празднества.
Работа кипела, но звон молотков и топоров, крики рабочих, скрип телег и рев скота почти не доносились до Луи: они тонули в шуме дождя и стонах юной ирландки, которая в этот момент извивалась под ним.