— Интересная точка зрения, но опять-таки в корне отличающаяся от моей, — уже несколько задумчиво протянул Мартин. — Я, например, люблю искусство во всех его видах и, кстати, учусь на факультете искусств.
— Чудесно. А я убираю за свиньями, — угрюмо откликнулась Эмма. — Раньше занималась балетом. Теперь всё изменилось, но лично меня моя жизнь устраивает. Я не желаю ничего менять: такова судьба.
— Да, порой судьба действительно немилостива, но ведь все её испытания преодолимы. Стоит только немного напрячься — и все получится. Может, с болью, потерями, но получится — и это главное. Не унывайте, Эмма.
— Нет смысла. Мы ещё чуть ли не с детства знаем, что прогресс в одной области ведёт к регрессу в другой — следовательно, будут новые проблемы, трудности. Зачем? Судьба уже всё равно всё решила.
— Но ведь всегда следует стремиться к победе, а если жизнь состоит из одних поражений, это уже не жизнь даже… Череда неудач какая-то. Причём таких, которые мы сами себе же и создаём.
— Хватит, пожалуйста. Мыслить так — проявлять наивность. Нужно смотреть на мир реально, а розовые очки оставить где-нибудь… Далеко.
— И где же? — Мартин чуть усмехнулся.
— В пелёнках, например.
— А вы забавная, хотя, может, мне это только кажется… Но я всё больше осознаю, что хочу узнать вас лучше. Сам я в этой деревне живу относительно недавно, хотя раньше и приезжал иногда, чтобы навестить дядю. Но то было ненадолго, а нынешняя поездка, судя по всему, затянется.
— И чем же я вас так насмешила? — спокойно поинтересовалась Эмма, ничуть не обидевшаяся, но совершено не понявшая, к чему ведёт собеседник, — уж очень странный он, определенно странный.
— Вы меня не насмешили, а вот некоторые ваши слова показались мне забавными. А в вас ничего смешного нет, правда, — и снова эта то ли снисходительная, то ли ироничная улыбка…
Занятые разговором, Эмма и Мартин сами не заметили, как сдвинулись с места, как неспешно пошли вдоль улиц, как тихо, медленно достигли жутковатой улочки, обделённой освещением.
Народу не было — лишь длинная тропа, вьющаяся сквозь очертания сугробов, уходящая в туман. Даже у Эммы, отнёсшейся к мраку и безлюдью с привычным равнодушием, возникло какое-то неприятное чувство, похожее на то, что подступает к горлу маленьких и беззащитных детей в тёмной комнате. Страх неизвестности, наверное, но совсем тусклый, блёклый, скорее подсознательный.
— Наверное, нам пора расходиться, — заметила Эмма, напряжённо вглядываясь в смутные силуэты.
— Я мог бы проводить вас, если, конечно, не возражаете, — предложил Мартин, фигура которого в скользящих лунных лучах выглядела несколько странно, возможно, даже жутковато — но Эмма не боялась, ведь, если с ней что-то случится, такова судьба и ничего уже не изменить. Она знала это, чётко знала.
Обыкновенная девушка ужа давно бы сбежала, оставив столь подозрительного человека, стараясь делать так, чтобы он не последовал за ней, не узнал, где она живёт, не нашёл её. Она бы просто поддалась панике, немой, безотчетной, но панике, справиться с которой крайне трудно. Ведь мало ли что бродило в мыслях этого странного парня, лишь внешне походившего на ребёнка?..
Но Эмма была не из тех, кто опасался маньяков, разгуливающих по тёмным улицам. Она не боялась смерти, не страшилась боли, диких, адских мучений — ведь, если это случится, значит, так должно быть. И пусть так и будет — нужно просто смириться и ни о чем не думать.
— Хорошо, — лаконично ответила Эмма. Наверное, парень, услышав это, дружелюбно улыбнулся — девушка не видела, но ей он представился именно таким.
И они двинулись по тёмной, полной неизвестных загадок улочке, оплетённой тонкими серебристыми лучами.
========== Глава 10 ==========
«Люблю такие ночи, как сегодняшняя: звёздные, красивые, спокойные — прямо как в сказках. Идёшь по безмолвным улицам, смотришь на небо, слушаешь музыку — и невольно улыбаешься. И нет, дело вовсе не в романтике. Ты улыбаешься потому, что тебе хорошо, тебе приятно, безумно приятно, как в самые беззаботные годы, как в детстве.
А звёзды так прекрасны, величественны. Ты невольно вдохновляешься теми красотами, которые они тебе открывают. Ты заворожён. Ты воодушевлён. В твою голову приходит столько мыслей — просто удивительно! И всё равно, что кругом лежит снег, мороз неумолимо крепчает, пробирается по твоей коже, сковывает движения… Ведь радость жизни, упование каждым мгновением, неутомимое стремление к этакому цветению, что затронет не только тебя, но и других. Цветение не в прямом смысле, нет — духовное, великое цветение, рассвет души, подъём творчества и, конечно, стремление к лучшему.
Впрочем, зачем этот ненужный пафос? Не люблю я его. Порой он лишь портит и искажает то, что на самом деле хочешь донести.
А на самом деле, сейчас глубокая ночь — вернее, уже почти утро. Но мне не хочется спать: зачем-то я, уже давно забросивший это неблагодарное дело, снова начал вести дневник. Странно даже. Сам удивляюсь. Хотя, в этом мире много странностей — и порой даже не хочется их раскрывать.
Да, кстати, мои пальцы плохо гнутся, руки ужасно болят, но я все равно пишу, потому что пришло вдохновение, потому что не могу с ним справиться — сколько ни пытаюсь. Понимаю, почерк отвратный, и, может, я его в будущем и сам не разберу, но это не повод, чтобы останавливаться. Не правда ли? Забавно.
В последнее время со мной происходит что-то странное — прямо как после того страшного дня, о котором я даже вспоминать не хочу. Правда, не хочу, хотя мысли и лезут ко мне в голову, не дают покоя.
Да, наверное, эти мысли — главные виновники того, чем меня тянет заниматься. Ну и ладно. Я не хочу останавливаться, потому что, делая это, я чувствую себя приятнее, легче, свободнее. Мне тепло, очень тепло, несмотря ни на что. Как будто все эти “подвиги” согревают меня — удивительно даже.
Сегодня мне довелось узнать поближе двух разных, совершенно не похожих друг на друга людей, которых мне когда-либо доводилось спасать от смерти. Одной из них я помог этим вечером, второй — несколько недель тому назад.
Эмма и Джоанна — вот имена этих таинственных девушек, впечатлявших меня своими размышлениями. Эмма рассказала немного, но мне уже стало понятно, что она чего-то или кого-то боится. Нет, не меня, как ни странно, — кажется, будто это нечто живёт внутри неё. В общем, у меня в голове сложилась картина, что она боится саму себя. Могу и ошибаться, конечно, ведь это — всего лишь первое впечатление. Впрочем, порой меня посещают аналогичные мысли и насчёт себя.
А Джоанна… Даже не знаю, что о ней написать: разговорчивая, да, увлечённая, но, несмотря на это, словно дарящая какой-то холод. Неприятный холод. В отличие от Эммы, после общения с которой мне стало так тепло, приятно — прямо как после отдыха на летнем солнце. И всё равно, что сейчас зима.
Хотя я люблю холод, люблю зиму, стужу, морозы и тёмное небо, пылающее множеством звездных фейерверков — на фоне снегов они смотрятся особенно прекрасно.
Впрочем, вернусь к событиям, которые произошли днём, а то, кажется, я потом месяц вообще не буду ничего писать.
В общем, возвращаясь после встречи с Эммой, я увидел Джоанну. Она лежала в снегу и извивалась. Она сказала, что ей очень больно, что что-то будто режет её изнутри, причём именно тогда, когда она обнимает саму себя. Но изменить позу она просто была неспособна: какая-то сила словно придавливала её к земле, сжимала руки.
Я не мог смотреть на неё с равнодушием: в подобных случаях перед моими глазами сразу встаёт страшная картина, от которой меня до сих пор передёргивает, хоть и прошло уже восемь лет.
Да, эта девушка чужая, незнакомая, но я помню лицо, слова, рассказы самого близкого человека о цветении — и я хочу быть частью этого цветения, хочу двигаться к победам, хочу доказать, что с тем, что якобы предначертано судьбой, можно справиться. Нелегко, с болью, но справиться.