Именно вечером, выдавшимся холодным и удивительно безмолвным, девушка отправилась к могиле матери. Скорбь все ещё одолевала её, стискивая оковами, она вспоминала свой кошмар, невольно содрогалась, но не собиралась отступать.
Она смотрела, как скользили по бесконечным рядам надгробий лунные блики, как раскидывались деревья, слушая беззвучную колыбельную ветра, как хрустел, рассыпался и струился в холодном лунном мерцании свежий снег. И с каждым шагом, который девушка делала в сторону могилы Роуз, напряжение внутри неё возрастало, заставляя сердце биться все чаще. Но это напряжение было не таким, как после кошмара, не таким, как после внезапной встречи с отцом — наверное, Эмма даже могла назвать его приятным.
Девушка приблизилась и, увидев до боли знакомые буквы на надгробной плите, омываемой серебристым лунным мерцанием, глубоко задумалась. Ей пришла мысль, что, возможно, матери там, далеко, в неведомом, и вправду лучше. Её больше не бьют, не мучают, не оскорбляют, задевая чувства, — только стужа своими скрипучими пальцами царапает надгробную плиту да отчаянно палит солнце, выжигая абстрактные узоры на безжизненном камне. Но это не самое страшное, далеко не самое страшное. Мир, до рокового дня окружавший её существо, её личное пространство, её измученную душу, был намного страшнее. Он выедал из неё энергию. Питался её радостями, местами, желаниями. А теперь ничего нет. Мир остался, а женщина канула в небытие, предаться которому решила самостоятельно.
Впрочем, к тому самому небытию, судя по всему, двигался и весь свет, что так странно, мистически, необычно разрушался таинственной организацией. Даже если мир останется, он станет другим, определенно другим. В нём не будет людей, да и, наверное, вообще не будет жизни — он сам обратится этой вечной, необъятной, непостижимой пустой. Пустота будет всюду. Абсолютно всюду.
Эмма стояла, глядя на могильные плиты, возвышавшиеся над замёрзшей землёй, и перед глазами её невольно возникала картина мира, затерявшегося в небытие, утонувшего в пучине неизбежного. Ни жизни, ни смерти — только пустота и многочисленные могилы, абсолютно ничего не значащие, служащие лишь упоминанием о каком-то прошлом. Нет ни света, ни тьмы, ни звуков, ни красок, ни чисел — только однообразное неумолчное движение, обделённое всяким смыслом.
Изменится ли что-нибудь, если организация выполнит свою миссию, если всё живое исчезнет? Эмма не знала. Совсем недавно она бы определенно ответила, что нет, даже такая катастрофа мирового масштаба не внесёт в сущее глобальных изменений, но сейчас она сомневалась, откровенно сомневалась.
Погружённая в размышления, Эмма стояла посреди старого, местами разрушенного кладбища, и ей не хотелось уходить. Какой-то её частичке казалось, что, несмотря на расстояние, Роуз рядом. Она знает, что дочь пришла, чтобы навестить её, чтобы провести с ней безмолвный, но значимый диалог. Она все слышит. И все прекрасно понимает, всё чувствует, всё принимает.
«Всё так запутанно, бредово даже, но… Но кто подтвердит, что все это — правда? Никто. А кто опровергнет? Тоже никто. Может, она и вправду рядом…», — подумала Эмма, невесело улыбнувшись.
Она снова поддалась странным мыслям, которые безудержным потоком закрадывались к ней в голову, заставляли иначе взглянуть на окружающее.
Глаза девушки были полны нескрываемой печали, на губах, несмотря на горечь, играла легкая улыбка, а по телу разливалось странное тягучее чувство, которому, с одной стороны, хотелось предаться, а с другой — побороть. Причём побороть как можно скорее.
Она не плакала, не стенала — лишь с молчаливой тоской смотрела на могилы, что приобретали зловещие очертания в переплетающихся лунных лучах.
***
Вернувшись домой, Эмма не застала отца. Он куда-то ушёл, и девушка даже не представляла себе, куда.
Но теперь, после тех размышлений на кладбище, после посещения могилы Роуз, ей снова не хотелось ничего. Только отдохнуть. Немного отдохнуть от всего.
И несмотря на беспокойство, возникшее при мыслях о Томасе, Эмма не стала устраивать панику, ломать голову над тем, где он находился в столь поздний час, искать его. Она устала. Слишком устала.
========== Глава 14 ==========
Спустя несколько дней Мартин вернулся в деревню. Они встретились с Эммой около фермы — как и обычно, как в лучшее время, как в те незабываемые дни его прошлого пребывания в деревушке.
Юноша улыбался, тепло приветствуя Эмму, говоря ей искренние приятные слова. Затем они обнялись, словно брат и сестра, и принялись активно обмениваться новостями.
Как выяснилось, в город Мартин ездил вовсе не затем, чтобы пообщаться со своими знакомыми. У него умер отец. Умер так, как, наверное, хотела бы окончить свой век большая часть людей: быстро, без страха, без боли, без мучений. Он просто шёл, готовясь к своим делам, неожиданно упал — и больше не встал, больше не двинулся, не вздохнул своими остывшими лёгкими.
Когда Мартин рассказывал это, на его добром лице ясно отразилась тоска. Он был печален, наверное, глубоко печален, но губы его по-прежнему улыбались, и он по-прежнему готов был дарить своё тепло одинокой Эмме.
Он не делился своими тяжёлыми чувствами — лишь внимательно слушал Эмму, уже ничего не скрывавшую. Он пытался её ободрить, давал советы, рассказывал светлые истории.
И так, наверное, было лучше: если бы он начал в подробностях описывать переживания, Эмме бы стало больнее. Да и узенькая площадка, расположенная неподалёку от фермерских угодий, выглядела не лучшим местом для душевных или философских разговоров — слишком мало места, но слишком много людей. Это мешало. Изрядно мешало.
Эмма и Мартин решили немного погулять по небольшой роще, щедро припорошенной свежим снегом.
Снега было много, и он как-то по-доброму, по-сказочному искрился, переливаясь в блеклых лучах вечернего солнца. И несмотря на корявые, безжизненные деревья, ровными рядами торчавшие из замёрзшей земли, картина навевала светлые чувства.
Глядя на безмятежный пейзаж, Мартин невольно улыбнулся: в детстве он часто гулял там с друзьями, они бегали, резвились, обсыпали друг друга снегом. Они были беззаботны. Простодушные, веселы и беззаботны. Совсем не так, как сейчас, когда нечто буквально грозилось испепелить мир.
Поддавшись внезапному соблазну, Мартин набрал в свои замёрзшие ладони снега и, оживлённо смеясь, обсыпал самого себя. Несмотря на то, что какая-то тоска все ещё плескалась в его голубых глазах, мутной пеленой затуманивала прежнюю искреннюю радость, он наслаждался жизнью. Это был Мартин, тот самый, которого знала Эмма, тот, кто, невзирая на некоторую наивность, умел одним лишь взглядом успокоить душевную боль — гибель отца его ничуть не изменила.
Глядя на друга, Эмма, беззаботно улыбнувшись, тоже набрала полные ладони мохнатого, поблёскивающего снежка. Она внезапно тоже захотела стать ребёнком. Таким, каким она была в свои самые лучшие периоды жизни.
И вот, заливисто смеясь, Эмма и Мартин, словно дети, начали снежную битву. Казалось, в тот момент они забыли обо всем. Обо всем, кроме невинной, горящей задорными искорками радости, что появилась внезапно в глазах каждого, что затмила всю боль и страх.
Они со звонким хохотом лепили снежные шарики, подкидывали их в холодный воздух и, попадая друг в друга, ощущали то самое ликование, какое посещало их в детские годы. Вкус победы. Кто не попал, тот теряет очки. Тот будет в минусе, пока не отыграется, пока не попадёт наконец-таки в желанную цель.
Чаще упускала баллы Эмма, но ей это даже нравилось. Снег ободрял её. Она теперь готова была не просто играть, а валяться, с ног до головы обсыпая себя белыми хлопьями, делая забавных снежных ангелов — как когда-то давно, в ранние детские годы, во время прогулок с лучшими друзьями.
Глядя на голубые глаза Мартина, светившиеся наивной радостью, на его простодушную улыбку, на его одежду, обсыпанную снегом, девушка, казалось, уходила от реальности. Ей хотелось веселиться. Долго, упорно, беспрерывно.