Теперь сердце девушки перегоняла тревога, отчетливая, неприятная, холодная. Эмма хотела узнать, что стало с Мартином, но не могла. Она боялась беспокоить его дядю, не хотела ранить его, затрагивая больную тему, — следовало подождать, может, долго, но подождать, ведь сразу после трагедии с такими вопросами наведываться было нельзя.
Ожидание казалось девушке напряжённым и томительным. Как и после смерти матери, она практически не ела, не спала ночами, не работала с прежней старательностью — только думала, размышляла, глубоко уходя в себя.
Эмма не верила, что Мартин погиб. Горячо желала, чтобы он жил, чтобы так же радовался, чтобы, озарённый душевным сиянием, продолжал дарить окружающим невидимый свет. Не могла даже представить, как лежит он в могиле, безмолвной, глухой, непроницаемой, как утопает в море мрачного и торжественного спокойствия.
Эта картина выглядела гораздо менее реалистичной, чем мертвая Роуз, отдавшаяся пустоте. Ведь женщина хотела этого, ждала, как праздничное событие, отсчитывала дни… А Мартин всегда желал, отчаянно стремился, упорно жаждал жить. И он не мог, точно не мог так быстро, сделав несколько неосторожных движений, сдаться, отдавшись в леденящие объятия смерти.
А сын фермера меж тем упорно насмехался, пытаясь задеть Эммы, жаждя ударить её по больному месту. Но ничего из того, что он делал, не приносило успеха, как бы упорно, как бы усиленно он ни старался.
Наверное, этот недальновидный человек, кичащийся собственным статусом, не знал, что происходило вокруг, что медленно приближало мир к бездне. Он жил своими шутками. Наглыми, глупыми, избитыми.
А ещё часто с гордостью упоминал свою девушку, любившую бриллианты. Он все сравнивал её с Эммой. С настырным упорством утверждал, что Колдвелл такой никогда не стать, что навеки ей быть нищей, никому не нужной, копошащейся в грязном свинарнике. Хотел подразнить — но не выходило.
А вот Эмма начала интересоваться событиями, что происходили вокруг. Теперь она желала все выяснить. Хотела узнать хоть немного подробностей, связанных с теми страшными явлениями, касающихся медленного разрушения мира.
Она помнила про некую организацию, о которой ей однажды говорил Мартин, помнила про Убийцу Звёзд, лишившего жизни его тётю, — помнила все, что сказал ей некогда Сантер, но ей этого было недостаточно.
Её стали мучить странные сомнения, связанные с существованием самой организации. Его никто не доказал, кто-то лишь предположил однажды, а все поверили, стали объявлять о нем миру как о чем-то реальном. А может, это и вовсе была не организация, а нечто нечеловеческое, поистине ужасающее — такие мысли нередко посещали девушку, когда откатывала хладными волнами тревога о Мартине.
По окончании одного из таких дней, когда из-за размышлений работа давалась совсем уж плохо, Эмма отправилась в небольшой магазин, где продавались свежие журналы и газеты.
Здесь девушка, отрезанная от мира, была впервые. Многочисленные полки, уставленные журналами в броских обложках, терпкий запах страниц, невидимыми нитями опутывающий помещение, изящно сплетающийся с прозрачным морозным ароматом, и тихий шорох товаров, рассматриваемых покупателем, — все это сразу же вызвало у Эммы тоску по ушедшим временам. Она два года скучала по этой частичке своей жизни, хотела вернуть, но не горела достаточным желанием это делать. А теперь горела. Теперь она считала необходимым все выяснить, ибо мир на ждал, вращаясь в безумном круговороте, закручивая невинных в кровавую пляску.
— В мире творятся странные вещи. Мне кажется, пора прятаться, — послышался испуганный женский голос за спиной Эммы.
Обернувшись, Колдвелл увидела двух пожилых женщин, с тревогой оглядывавших тесное помещение, похоже, пытавшихся отыскать признаки неведомого зла.
Одна из них, нервно теребя свою полную щеку, упорно утверждала, что нужно срочно прятаться, что пора скрываться, бежать. В её глазах блестящими искрами метался страх, руки дрожали.
Эмма знала, что именно вывело её из равновесия: эта женщина была свидетельницей происшествия с Мартином. Колдвелл помнила, как, очнувшись после тревожного помутнения, она увидела эту жительницу, что с криками о конце света пыталась растолкать толпящийся народ. Теперь женщина стояла в магазине, все так же напуганная, шокированная и абсолютно беззащитная.
«Да, наверное, действительно пора прятаться. Вот только от чего?» — подумала Эмма, с любопытством осматривая разнообразные журналы.
Девушка купила свежую газету, заголовки которой буквально пестрели сообщениями о загадочных смертях и о возвращении некого тирана, год назад успевшего всего за несколько месяцев нанести миру колоссальный ущерб.
Каждая страница пестрела неразгаданными тайнами, страхами, подозрениями, что словно наполняли гнетущей болью сухие буквы. Но нигде не было ответов — даже намёков на них. Только вопросы, вопросы, вопросы, по-прежнему тревожащие человеческие разумы.
А воздух на деревенских улочках, казалось, всё больше напитывался лютым холодом, что нещадно обжигал любопытные лица, что сковывал беззащитные ветви, что словно грозился медленно выесть все живое. Мясистые тучи налились тяжелой влагой, и подкрадывался густыми клочьями мрак, вязкий, зловещий, непроглядный.
Несмотря на позднее время, Эмма не отправилась домой. Она внезапно ощутила острое желание выяснить, что произошло с Мартином, что настигло его после страшного падения.
Девушка осознавала, как странно, нагло и навязчиво будет выглядеть, но не могла допустить, чтобы, пока он корчился в предсмертных муках, она жила обыкновенной жизнью, ничего не ведая, даже не пытаясь узнать. Эмма должна была выяснить хоть немного — она знала это. Причём выяснить срочно, пока, может, не случилось страшного, не подобралась, усмехаясь, беда.
Девушка быстро добралась до знакомого дома, тихонько позвонила в дверь калитки и, мимолётно взглянув в окно, отражавшее дрожащие фонарные блики, стала ждать.
Спустя несколько минут она увидела человека. Не такого уж и старого, но сутулого, мрачного и угрюмого.
Даже в блёклом свете фонарей, ниспадавшем на его одинокую фигуру, не составляло труда понять, что в его семье что-то случилось. Отражение чего-то страшного, заставляющего сердце невольно содрогаться, виднелась на его худом лице, очерченном неровными линиями преждевременных морщин.
Эмма, помнившая этого человека, сразу заметила, как безвозвратно постарело его тело, как болезненно потускнел взгляд. Наверное, он не способен был смириться с судьбой, упорно отказывался принимать происшедшее, однако в мире, обречённом на смерть, это сделать пришлось.
— Ещё что-то произошло? — с паническом испугом спросил мужчина, завидев Эмму.
— Вроде бы нет. Извините за беспокойство… — гостья замялась, растерянно глядя на хозяина.
Но тот понял. Он все прекрасно понял, так как не раз видел, как обещалась Эмма с Мариином, слышал обрывки разговоров и мелодий.
Тяжело вздохнув, мужчина без лишних вопросов впустил Эмму в дом. Ступив на порог, девушка заметила, что жильё стало более мрачным, что исчезла из него часть ярких, цветастых вещей.
Гостья и хозяин начали беседу в гостиной, выглядевшей теперь несколько уныло и неуютно. И вроде была на месте вся мебель, был мягкий диван, обитый бархатом, шкафы, забитые книгами, стол, удобные кресла, картины, изображавшие природу, но чего-то не хватало. Совсем не хватало.
Эмма хотела было начать разговор, но слова словно застряли у неё в горле неприятным холодным комом. Она не знала, с чего лучше начать. Боялась, что вопрос ранит и без того угнетенного человека, а ответ будет страшным, поистине страшным и горестным.
Некоторое время девушка молчала, виновато глядя на мужчину, будто прося прощения за внезапный, но совершенно бессмысленный визит.