Наверное, ощутив напряжение, дядя Мартина дрожащими руками взял с полки шкафа потрепанную газету и начал читать, явно не вчитываясь и даже не вглядываясь в строки, — словно делал вид, словно пытался отвлечься и уйти от неприятного разговора.
Воцарилась тишина. Неловкая, вязкая, гнетущая — та, что обычно заставляет тело невольно напрячься, приготовившись к внезапной опасности. Та, что рисует в разуме ужасающие картины чего-то неведомого, медленно приближающегося по леденящему воздуху, подбирающегося все ближе, преодолевающего любые преграды.
— А Мартин… Он жив? — с трудом выдавила из себя Эмма, ощущая, как что-то внутри неё сжимается, как наполняемся тело тревожным холодом.
Ей было ужасно неловко, но она знала, что, задав этот вопрос, поступила правильно. Иначе бы она просто не могла удержать в себе эти слова, вертевшиеся на языке, рвавшиеся на свободу. Она бы все равно сказала их, но, возможно, тогда они имели бы совсем другой, более страшный смысл.
И снова тишина. Напряжённая, давящая на нервы. Дядя Мартина оторвался от газеты и, подняв глаза, стал тревожно осматривать комнату. Эмма видела, как бегал его затуманенный взгляд, как сжималось тело, как опускались брови и предательских подрагивали губы — кажется, страх, смешанный с болью, холодными щупальцами опутывал его ослабевшее тело.
— Да, жив, — угрюмо откликнулся мужчина, потупив взор и начав нервно теребить чуть помятую газету.
Эмма хотела вздохнуть с облегчением, но вздох словно застыл в её горле, обратившись горьковатым комом. Что-то было не так — она чувствовала это, определенно чувствовала.
Кот тихонько подкрался к ногам хозяина, прыгнул ему на колени, прижался к нему своим тёплым, пушистым туловищем. Мужчина, немного расслабившись, почесал питомца за ухом, и тот довольно замурлыкал.
Эмма молчала, не зная, что ещё спросить, усиленно думая, как помягче уточнить подробности состояния друга. Но голова словно отказывалась соображать. Тревога густым туманом застелила разум, приказав Эмме молчать, долго, упорно, напряжённо молчать.
— Он пока жив, но находится в тяжёлом состоянии. Врачи борются за его жизнь. Он, может, и выживет, но навсегда будет парализован.
Молчание. Эмма ощутила, как начал нарастать внутри неё холод, как невидимые пальцы словно сжали её горло, скрутились комом.
А кот подождал ласково мурлыкать, наслаждаясь приятными поглаживаниями, медленно уносясь в мир грёз, решительно не понимая, отчего так тревожны люди.
Хозяин вновь сосредоточил внимание на газете, чуть шелестевшей в его дрожащих руках. Похоже, выбрал он её неслучайно: он уже явно читал её, узнал, что в ней освящено, и собирался пересмотреть это уже с новой точки зрения.
— Прошлогодняя газета, — небрежно бросил мужчина, поймав любопытствующий взгляд гостьи. — Хочу посмотреть, чем закончилась все это дело с Убийцей Звёзд в прошлом году.
Приятный шорох страниц нарушал тишину, кот мирно дремал, свернувшись пушистым безмятежным клубочком. И не так страшно было безмолвие, не так пугающе ступала ночь и не так таинственно выглядел лунный свет, серебристыми струйками лившийся сквозь полупрозрачные шторы.
С трудом пересилив тревогу, сковывавшую её изнутри, Эмма присоединилась к мужчине. Теперь ей жутко хотелось узнать, что постигло мир год назад, понять, что пропустила она, обитая в глуши, боясь выбраться в люди, предаваясь вечной тоске и апатии.
Как выяснилось, газета, которую выбрал дядя Мартина, не содержала в себе ничего полезного. Ему пришлось достать кипу бумаг и вместе с Эммой разгребать их, просматривая заголовки, пробегая взглядом по витиеватым текстам.
Но вот, после долгих и нудных поисков, они наткнулись на нужную информацию. Газета выглядела не слишком старой, но слегка потрёпанной, местами даже потускневшей и порванной.
На первой странице крупным шрифтом были напечатаны слова, заставившие Эмму сразу же напрячься. Она вспомнила, как рассказывал ей Мартин об этих жестоких монстрах, как вспоминал о жертвах, как выражал своё мнение о губительных целях. Эмма его не слушала, хоть и догадывалась, что он говорит правду. Ей было все равно. Но только не сейчас.
«А Убийца Звёзд и его последователи — и вправду гроза человечества?», — промелькнуло в голове девушки, когда та увидела грозный заголовок.
После заглавия говорилось о жертвах, о неких личностях, хранивших себя в строгой тайне, и о надвигающемся Апокалипсисе — все как и в этот раз, словно по удивительно проработанной схеме. Спустя почти год эти чудовища вернулись, и, наверное, вернулись более сильными, опытными, обученными. Бороться с ними не имело смысла. Или все-таки имело?..
— Этот Убийца Звёзд посягает на нашу семью. Он убил мою сестру, брата, а теперь и племянника почти погубил. Вот бы отомстить этой сволочи… — со вздохом произнёс мужчина, поднявшись с дивана, случайно согнав удивленного кота.
Печаль, тоска безысходность — все это теперь наполняло некогда светлый дом, словно поглощая тепло, словно окуная комнаты в ледяные воды. Эмма больше не могла там находиться. Пора было домой. Пора было идти к Томасу, страдающему, медленно сходящему с ума, но, скорее всего, ещё на тронутому Убийцей Звёзд…
========== Глава 17 ==========
Ясный зимний день разгорался золотистыми всплесками. В больничной палате было тепло, настолько тепло, насколько может быть в стремительно гибнущем мире.
Солнечные лучи сплетались, играли, закрадывались скользящими движениями в помещение, рисовали узоры на однообразных стенах.
Эмма сидела на кровати друга, печально глядя на то, в кого превратил его жестокий Убийца Звёзд, в теле кого предстояло ему прожить оставшуюся жизнь. Горечь словно переполняла девушку, стояла в горле неприятным комом, ощущалась даже на обветрившихся губах.
Зрелище было душераздирающим. Мартин лежал совершенно беспомощный, закутанный в несколько плотных одеял, запертый в собственном безнадёжно сломанном теле. Его лицо выглядело осунувшимся, некогда сияющие глаза впали в глазницы, пухлые губы потрескались — словно у тяжело больного человека, находящегося на пороге смерти.
Глубокие, напитанные кровью царапины алыми змейками вились по его бледной коже, слабость была видна в каждой бесполезной попытке двинуться. Слабость вонзалась в него невидимыми зубами, выпивая жизнь, высасывая все соки, но не лишая его, однако, стремления жить.
Он хотел вылечиться, и Эмма чувствовала это, несмотря на то что Мартин практически не разговаривал и не проявлял себя. Девушка знала лишь из рассказов его дяди, как ежедневно он узнавал мировые новости, как, ослабленный, тихонько просил почитать ему книгу: не мог жить без дела, пусть маленького, но развивающего. И это значило для неё многое. Действительно многое.
Приблизившись к Мартину, дрожащей рукой коснувшись его щеки, Эмма словно почувствовала те хрупкие, невесомые световые лучи, подарившие ей то, в чем она так отчаянно нуждалась на протяжении двух лет. То, во что она уже не верила. То, что считала наивным посланием судьбы и что успела забыть во время прозябания в мертвой деревне.
Девушка улыбнулась, искренне, тепло, нежно. Она знала, что должна улыбаться. По-другому быть не могло, по-другому вышло бы просто неправильно, по-другому не желал Мартин — Эмма словно ощущала это.
Солнечный луч позолоченной ниточкой упал на лицо юноши, озарив его милые, но сильно пострадавшие черты. Девушке показалось, будто что-то в нем засверкало, будто сам он, словно ангел, окунулся в океан ослепительного небесного сияния. Улыбнувшись шире, Эмма почти шепотом произнесла:
— Скоро все изменится. Абсолютно все.
— Я знаю, — с трудом, превозмогая ужасную боль, откликнулся Мартин. — Как говорила моя мама, грядёт время цветения. Ты не упустишь его.
Он попытался улыбнуться, но не смог. Слабость была слишком сильной, слабость побеждала его, зубы её все глубже впивались в его искалеченное тело. Вместо привычной сияющей улыбки вышло лишь легкое подрагиваете уголков губ, которого, впрочем, было достаточно: Эмма все прекрасно поняла.