А дальше — всё как и всегда. Непримечательный вечер, приведение себя в порядок после грязной работы и спокойный сон, в который Эмма, уставшая от трудных будней, на этот раз решила погрузиться пораньше.
Утром Колдвелл поспешно встала, собралась и, даже не проведав родителей, отправилась на работу, где её поджидало очередное задание и очередное времяпровождение с ничего не ведающими животными. Грязными животными, в чьих жизнях никогда не случалось горестей, в чьих жизнях основной целью было выживание в жестоком мире.
Девушка с трудом разбирала, что она чувствовала. Вроде бы ей было абсолютно всё равно, что отец сделал с её матерью: остановился, избил до потери сознания или вовсе лишил жизни — это не столь важно. Главное, что он это сделал. Главное, что он пошёл на жестокость, несмотря на то, что Роуз для него была подобно неземному цветку, подобно сокровищу, добытому с невероятными усилиями. Но Эмму всё это не беспокоило. А может, и беспокоило — она так и не смогла разобраться, ибо для этого требовалось время, много мучительных минут, часов, а возможно, и дней…
И вот Колдвелл снова с равнодушным видом шагала на работу, медленно ступая по неглубоким сугробам, переливавшимся серебряными отблесками. Она не смотрела на природу, не любовалась однообразными монотонными пейзажами, представленными невзрачными окрестностями, укрытыми молочным морозным туманом. Глубоко погруженная в свои безрадостные мысли, она просто шла, ощущая нерушимое спокойствие, что окутывало её тело, словно мягкое невесомое покрывало.
Около одного из давно заброшенных, утонувших в снегу домов собрались люди. Они были определённо чем-то встревожены и оживлённо обсуждали нечто, по-видимому, не так давно происшедшее в этом угрюмом уголке. Нечто поистине страшное, опасное, возможно, унёсшее немало человеческих жертв…
Но Эмму это снова не взволновало. Она посмотрела на них с абсолютным равнодушием, словно надрывные голоса, которыми они говорили, были не более, чем дружеским шёпотом, а событие, вызвавшее столь бурную дискуссию, — обыкновенным сбором, на котором обсуждали какие-либо бытовые вопросы.
А ведь вчера именно неподалёку от этого неприветливого местечка лежало чьё-то бездыханное тело, изогнутое под подозрительно неестественным углом. Вчера здесь что-то случилось, и что именно, Эмма не ведала и не собиралась выяснять, ибо делать это — значило накликать очередную беду, от которых у Колдвеллов и без того не случалось просветов.
Однако работа не ждала, а потому девушка, не став задерживаться, двинулась дальше, вперёд, по узенькой дорожке, вычурно петлявшей среди сугробов. Ей совсем не хотелось, чтобы её уволили, ведь устроиться куда-то в этой деревне едва ли представлялось возможным. А жить на что-то надо было.
Вскоре Эмма добралась до работы и, получив очередное задание, незамедлительно принялась за дело.
Снова эта грязь, отвратительный запах, свиньи, маявшиеся в тесных клетках, и вечная тоска, обитавшая в каждом уголке этой мерзкой фермы. Но Эмма спокойно работала, ответственно выполняя свои обязанности, не испытывая никаких, даже негативных эмоций. Для неё это была просто работа, такая же, как, например, расчистка территории от снега или уход за растениями. Просто дело, приносившее ей хоть какой-то доход.
Как ни странно, на этот раз время пролетело достаточно быстро. Немного раньше управившись со всеми поручениями, Эмма получила разрешение отправиться домой, чего ей, на самом деле, не слишком-то хотелось.
Чувства, которые испытывала девушка, вновь сводились лишь к простой незаинтересованности происходящим. Никаких душевных порывов, никаких эмоций, желаний — она просто осознавала, что что-то происходит, но ей не было никакого дело до того, что именно, где и почему.
Снежинки падали с тяжёлого неба, подчёркивая монотонность окружающих окрестностей, белеющий ковёр, лежавший на земле, выглядел до ужаса блёклым и не представляя собой абсолютно ничего экстраординарного, ибо также являлся частью этого серого мира, наполненного вечной банальностью и сулящего существам, населяющим его, лишь сплошные беды. Выход из всего этого мрака, может, и имелся, но смысла идти по нему, отправляясь навстречу неизвестности, просто не было — как не было его и оставаться.
Откуда-то послышались душераздирающие вопли, что, словно ножи, прорезали нерушимое безмолвие. Ну вот — теперь хоть какое-то разнообразие, нарушающее эту гадкую, спокойную, но такую раздражающую тишину.
Однако у Эммы отсутствовало всякое желание копаться в подробностях непонятного происшествия, разузнавая их, выясняя причины, следствия, разыскивая виновников — нет, главным для неё было просто добраться до дома. Добраться неспешно, машинально, не обращая внимания ни на что, ведь бытовые дела не ждали, а значит, тратить время, отвлекаясь на какие-то якобы странные события, не следовало ни в коей мере.
Так Эмма, погруженная в свои невесёлые мысли, и вернулась бы в опостылевшие ей четыре стены, если бы совершенно внезапно её не остановил человек — мужчина лет пятидесяти, лицо которого чудовищно исказила гримаса страха. Тело незнакомца безустанно содрогалось, паника отчётливо различалась в каждом его движении, в каждом лихорадочном жесте. Кажется, ему было абсолютно всё равно, кого он остановил, ибо страх неясной пеленой затуманивал его разум, напрочь искажая видения, управляя всем его существом.
Резкое прикосновение чужой руки к её ладони заставило Эмму обернуться и, одарив незнакомца безучастным взглядом, совершенно спокойно спросить:
— Что-то произошло?
Некоторое время мужчина ошеломленно взирал на Колдвелл, лицо которой выражало полное безразличие к происходящему, несомненно, тут же повергшее его в изумление. Девушка определённо слышала, что неподалёку что-то происходило, но реакции у неё на это не было ровным счётом никакой — а это явление, уже явно выходившее за рамки привычных норм, не могло не удивлять.
Впрочем, вполне вероятно, что или у него, или у Эммы имелись серьёзные проблемы с психическим здоровьем. Всё-таки за два года бессмысленного существования вполне легко поддаться безумию, окунувшись в море собственных несбыточных желаний и тяжких мыслей, выкарабкаться из которого представлялось невероятно затруднительным.
Придя в себя, мужчина залепетал обрывистые фразы, словно ребёнок, оправдывавшийся перед строгой матерью за очередную поведенческую провинность:
— Там… Горят… И я им ничем не могу помочь. И большая часть из них — дети…
Слов он произнёс чуть больше, но слишком невнятной была его речь, в результате чего Эмме удалось разобрать лишь самые основные фразы, которых, однако, оказалось вполне достаточно для того, чтобы понять, какое событие вызвало всеобщий шквал эмоций.
У людей, проживавших в маленьком обшарпанном домике неподалёку от фермы, случился страшный пожар. На их душераздирающие крики сбежалось как минимум полдеревни — и все паниковали, в отчаянии метались, пытались потушить огонь самостоятельно, но не могли. Пламя значительно превосходило всех их вместе взятых по любым характеристикам.
Эмма не знала, как ей реагировать на такую вполне обыденную новость, ведь всех, кого поглотило нещадное пламя, обрекла на это судьба, изменить которую не по силам никому: ни людям, попусту тратящим свою энергию в бесполезной борьбе с огнём, ни ей, ни даже профессионалам в этом деле — всё уже решено заранее, и не следует вмешиваться, если не желаешь нажить себе ещё больше неприятностей.
И стоило ли идти туда, пытаться помочь людям, присоединяться к их крикам и беспорядочным метаниям? Определённо нет. Это бессмысленно.
Эмма не ответила незнакомцу, лишь одарив того взглядом, полным наигранного сочувствия. Или не наигранного — она не знала. Как не знала, куда ей идти, ибо непосредственно участвовать в спасательных операциях, находящихся в самом разгаре, у неё отсутствовало всякое желание, а бросать человека, повергнутого в такое паническое состояние, не позволяло воспитание.