— Что-то сон одолевает. Ты тоже иди спать. На сегодня хватит.
— Зайду только к Ивану, — кивнул Павел. — Я обещал ему занести список.
— Ну хорошо. А потом поспи хоть немного, а то забудешь, как люди спят.
По лестнице они спустились вместе. Павел пошел через площадь к ручью и за мостиком повернул на дорогу, ведущую к верхнему краю деревни. Только в трех домах еще светились окна, у Матухов тоже горел свет, выхватывая из тьмы планки забора и ствол старой груши.
— Не поздно? — спросил Павел в дверях.
— Я жду тебя, — ответил Иван.
Он сидел уже около часа, опершись локтем о край стола, и подремывал. Утром, с самого рассвета, его ждала работа. Но как только Павел вошел, Иван сразу оживился, поднялся со стула и с нетерпением выхватил из рук Павла лист бумаги.
— Хочешь есть, Павел? — спросила Эва. Она зашивала разодранный рукав детской рубашки и вся просияла, когда он вошел.
— Мне бы только попить.
Он сам взял с полки кружку и зачерпнул воды из ведра у двери.
— Ну до чего же я рада, что дела наши пошли теперь по-новому, — вздохнув, сказала Эва.
Когда вечером она стояла на поле и слушала затаив дыхание, что говорили кругом, сердце ее сильно колотилось. С той ночи, когда Иван лежал избитый и она дрожала за его жизнь, силы как будто покинули ее. Только теперь Эва почувствовала неожиданное облегчение — словно верующий после исповеди, убежденный в том, что все угнетавшее его осталось позади и он получил отпущение грехов.
— Понимаешь, теперь мне стало казаться, что руки у нас больше не связаны, — продолжала Эва.
— Раньше мы этого делать не могли, — сказал Иван спокойно. — Но и теперь нам будем нелегко. И работы и заботы будет вдоволь.
Он повернулся к Павлу:
— На это уйдет пять рабочих дней. Участки все маленькие и далеко друг от друга.
— Мы учли это, — сказал Павел. — И, насколько возможно, распределили очередность в зависимости от того, где расположены участки. Потому и задержались.
Иван кивнул и продолжал изучать список. Павел смотрел на Эву. Она похорошела и словно помолодела. Вот теперь она счастлива, подумал он. Да, есть вещи, которые для одних не значат ничего, а других наполняют радостью.
И вдруг его охватила мучительная тоска по Илоне. Целый день он пытался забыть о ней, заставлял себя думать только о работе. Хотел заглушить горечь утренней встречи. Потому он и вечером согласился корпеть вместе с Демко над этими чертовыми бумагами. Ему надо было отвлечься от мучительной боли, от этой открытой раны. Когда он смотрел на радостную Эву, то сильнее ощущал тоску по Илоне.
— Что с тобой, Павел? — спросила Эва.
Он вздрогнул.
— Да все нет конца заботам.
Иван отложил наконец список и сказал задумчиво:
— Посмотрим, как это на них подействует. Завтра с ними поговорим.
— Я бы поехал утром вместо тебя, Иван, — выпалил Павел, с трудом преодолев смущение, которое им вдруг овладело. — Мне нужно, понимаешь, у меня есть кое-какие дела в городе. А ты хоть раз как следует выспись.
— Ты когда хочешь ехать? — Иван запустил пальцы в свои растрепанные волосы.
— Часа в три, как только рассветет.
— Я имел в виду, когда тебе нужно быть в городе?
— Мне надо быть к обеду.
— Ну хорошо, я сменю тебя в девять, — он зевнул. — А теперь ступай спать.
— Иду, иду, — кивнул Павел и вышел.
Стояла тихая звездная ночь. Пройдя несколько шагов вдоль изгороди, он остановился. Влажный апрельский воздух был пропитан резким и чуть терпким благоуханием земли, смолистым ароматом досок, промокшей ободранной коры и молодой травы. Откуда-то несло перегноем и сладковатой затхлостью проветриваемого погреба. Павел задумчиво вслушивался в тишину, но не слышал ничего, кроме отдаленного слабого шума ручья. Ни одно окно не светилось, и, когда его глаза привыкли к темноте, он стал различать очертания домов, жерди забора и колья, подпирающие стволы фруктовых деревьев.
Потом он стал прислушиваться к птицам: в небе почти бесшумно пролетела сова, похожая на мимолетную, ускользающую тень. Павел скорее чувствовал, чем слышал ее полет.
Он вздрогнул и слегка улыбнулся. Вот так же внезапно и тихо налетело на меня и это… Илона…
Когда около девяти часов утра Иван сменил его на тракторе, Павел заскочил домой переодеться. Автобуса не было, и пришлось вытащить из сарая велосипед. На этот раз перед входом в поликлинику он не увидел никого, если не считать старика в барашковой шапке, сидевшего на ступеньках. Павел огляделся, слез с велосипеда и поставил его у садовой ограды.
Было около одиннадцати, больных оставалось немного. В коридоре пахло карболкой, на стенах висели плакаты Красного Креста, лозунги и медицинские советы. Павел прошел мимо белых, уже облупившихся дверей лаборатории и, поколебавшись минуту, остановился возле двух угловых дверей. На обеих была одинаковая надпись: «Приемная». В какую же дверь войти? Где может быть Илона? На левой двери пластырем была приклеена табличка, на которой тушью на белой бумаге было написано: «Доктор П. Моравчик». С правой двери на него глядело другое имя: «Доктор А. Поляк». Он попытался вспомнить, о ком из них упомянула Илона вчера. Кто же это был?