— Так вы хотите взяться за дело по-новому? — вздохнув, сказала Илона, когда он закончил.
Он утвердительно кивнул.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, Рыжик.
— Нет, — ответила она и вложила свою руку в его. — Рассказывай дальше, Павел. Мне это очень интересно, я ведь всех знаю. Может быть, я знаю о них больше, чем ты. Перед вами они замыкались, словно улитки. Смотрели на вас так, будто на лбу у вас каинова печать. Ну и как, все приняли вашу помощь?
— Из четырнадцати отказались трое. Штенко и оба Червеняка.
— Те бедняки, что живут возле колокольни. Господи боже мой, почему же они-то? — воскликнула она.
— Они думают, что у них на поле ничего не вырастет, потому что трактор — машина тяжелая, а священник не благословил ее, — усмехнулся Павел и пожал плечами. — А может, они испугались разбитых окон.
— Каких окон?
— Вот видишь, Рыжик, ничего-то ты не знаешь! В тот вечер, когда мы вспахали поле Резешу, ему выбили окна. А следующей ночью еще шести, принявшим нашу помощь. Так что теперь все спускают на ночь собак.
— А кто это делает? Как ты думаешь, чья это работа?
Илона слушала серьезно и внимательно. Потом снова остановилась.
— Постой, не растопчи гнездо. — Она указала на ямку в траве. Среди нежных коричневых перышек лежали три зеленовато-желтых пятнистых яйца жаворонка. — Жаль их будет, — сказала она.
Когда они поднялись на вершину холма, начало смеркаться. Узкой полосой на горизонте еще догорал закат, но на небе уже появились звезды. Внизу расстилались темно-коричневые и зеленоватые полоски полей. Прямо у склона холма, за старыми виноградниками, между ветвями фруктовых деревьев видны были крыши Трнавки, верхушка церкви, аллеи орехов на площади и лента шоссе. На склонах соседних холмов зеленел лес, за большими каменными глыбами густо сплели свои ветви акации, терн и дикая вишня.
— Хорошо здесь, — сказал Павел.
Поднимаясь по узкой каменистой тропинке, вьющейся между рядами виноградных лоз, они шли друг за другом и вдыхали чистый и ароматный воздух. Теперь они стояли рядом.
— Я люблю это место, — сказала Илона. — Сама не знаю почему. Что-то меня сюда тянуло, здесь мне было хорошо. А у тебя, Павел, тоже есть такой уголок?
Он с любопытством посмотрел на нее.
— Когда я работал в лесу, — ответил он немного погодя, — я часто ходил к Сивой Студне. Мне казалось, что там я знаю каждый камень, каждое дерево. Иногда я видел Сивую Студню и во сне. Поросшую вереском поляну возле березовой рощицы и высокие деревья вокруг.
— А мы ходили туда собирать подосиновики и белые грибы. Но мне всегда там было как-то грустно. Тут совсем иначе! — В ее голосе зазвенело волнение, вызванное воспоминаниями. — Детьми мы здесь воровали виноград. Знали, на каких кустах он созревает раньше. У Бошняка на винограднике росло несколько кустов муската, который наливался уже к середине лета, когда ни у кого еще винограда не было. Однажды Бошняк погнался за нами, а мы с Анной припустили вон туда, к лесу. Анну он все-таки поймал, наверное, потому, что она объелась винограда и у нее болел живот.
Илона посмотрела на Павла. Впервые в их разговоре было произнесено имя Анны, и на лице Илоны вдруг появилась растерянность. Он схватил ее руку и сжал ее. На этот раз пальцы Илоны ему не ответили, но рука ее была горячей.
— Вон там, — быстро заговорила она, — вон там, за деревьями, работает твой трактор, Павел. У Жебрацкой Грушки. Кружит, как светлячок. Я еще не видела, чтобы пахали на ночь глядя.
Павел легко прикоснулся к руке Илоны. Илона вздрогнула. И вдруг их пальцы крепко переплелись.
— Илона…
Павел стремительно обнял ее и поцеловал в губы.
— Павел, — прошептала она радостно.
Откинув назад голову, Илона посмотрела на него пристальным и преданным взглядом. Он не мог отвести глаз от ее лица.
— Рыжик, мой милый Рыжик, — тихо сказал он, касаясь пальцами жилки на ее запястье.
— Ты словно доктор, который считает пульс.
Илона положила обе руки ему на плечи и прижалась к нему. Он обнял девушку, почувствовал, как пылает ее лицо, снова вдохнул запах ромашки от ее волос.
Их губы слились в долгом поцелуе, и вдруг они очутились на сухой шуршащей траве. Жадные губы Павла скользили по шее Илоны, он прильнул лицом к ее шелковистой округлой груди. Павла охватил жар, он чувствовал, как трепещет Илона. Как будто издалека до него донесся приглушенный голос:
— Нет, Павел, не надо…
— Рыжик, мой милый…
И тут она словно бы стряхнула с себя стыд, сковывавший ее до сих пор, и она всем телом прильнула к нему. И все настойчивее, все непреодолимее поднимавшаяся волна желания, жаркая, как солнце, овладела ими и поглотила их. В мире остались только они, их счастье, их наслаждение…