— Я хочу, чтобы ты любил меня всегда. Я хочу, чтобы ты был счастлив всегда, когда ты со мной или когда вспоминаешь обо мне.
Ее золотистые глаза смотрели на него испытующе и пристально. В них пылал огонь, словно они были пронизаны лучами солнца. Она притянула его голову к себе и поцеловала горячо и нежно. Обнимая Илону, он чувствовал, что ее сердце бьется все учащеннее и что все ее существо охвачено желанием снова принадлежать ему, снова отдать себя всю, без остатка.
Они лежали усталые и обессиленные, наступила глубокая тишина. Илона с нежностью ворошила его волосы.
— Уже поздно, Павел, пора идти, — сказала она тихо и поцеловала его.
— Погоди немного, — попросил Павел. — Мне так хорошо, когда мы вместе.
Она коснулась шрама над его виском, и ее пальцы дрогнули.
— А как я была счастлива, когда поняла, что у тебя все обойдется. Подумать только, еще немного — и ты бы…
Он молчал.
— Ты слышишь, Павел? О чем ты думаешь?
— Пытаюсь представить, сколько ран получает человек за свою жизнь. Знаешь, я был бы рад, если бы это были только раны на теле — они заживают.
— Если б ты дал залечить твою рану, от нее и следа бы не осталось.
— И так почти не осталось. Мы даже распахали Гунару его участок. А когда ты гладишь мой шрам, я даже радуюсь, что он у меня есть.
Помолчав немного, словно что-то вспоминая, Павел тихо спросил:
— Знаешь, кто нас предупредил, когда они хотели напасть на свинарник? Твой дедушка. Он нам очень помог.
— Дедушка? — Илона обрадовалась. — Я так и знала!
— Что ты знала? — спросил Павел.
— Мой дедушка не продался бы даже за целое стадо коров, — сказала она. — Дедушка никогда бы не продался. Он и ко мне уже несколько раз приходил. В первый раз принес мне баночку сливового повидла, которое мы варили с ним вместе. Во второй раз — кусок сала, это, мол, от того кабана, которого ты каждый вечер кормила. От дедушки я и узнала, что тебя послали на какие-то курсы, и мне было очень обидно, что ты даже не заглянул ко мне.
— Ведь я тебе говорил, как это получилось, — сказал Павел. — Зато теперь буду заглядывать постоянно.
— Но я боялась, что никогда больше тебя не увижу, ведь после таких курсов часто посылают работать на новое место. Вот видишь, — засмеялась она, — я все время чего-нибудь боюсь.
— А когда ты уехала в Горовцы, тоже боялась?
— Нет, — покачала головой Илона, — хотя даже не знала, где придется ночевать. Я знала только одно: надо уехать из Трнавки, иначе я наложу на себя руки. Даже теперь, когда вспоминаю о том, как я жила дома, меня бросает в жар.
— Рыжик ты мой милый, а как тебе живется теперь? — спросил Павел. — Я ведь о тебе, можно сказать, ничего не знаю.
— Ну, сейчас уже все в порядке. Все хорошо, — сказала она. — Но поговорим лучше о твоей работе. Ты очень занят? Устаешь, наверное? Тебе никогда не бывает страшно?
— Бывает. Страху я натерпелся предостаточно: сколько раз мне хотелось дать стрекача.
— Знаю я это твое «дать стрекача», — засмеялась она.
— До чего же мне с тобой хорошо, Рыжик, — сказал Павел. — Даже когда мы просто разговариваем, мне кажется, будто мы целуемся.
Илона доверчиво и благодарно прижалась к нему. Поднялся ветерок, и ветви акаций заколыхались над ними.
— Да, Павел, — прошептала она, — когда мы просто разговариваем, нам очень хорошо друг с другом. Но все-таки пора идти. Пока дойдем до Горовцов и ты вернешься обратно, пожалуй, начнет светать.
— Ну, еще чуть-чуть, — попросил Павел, блаженно потянувшись. — Жалко все-таки, что ты не живешь в Трнавке. Ты не собираешься вернуться?
Илона застыла в его объятиях.
Дурак, набитый дурак, корил себя Павел. И как тебе могло в голову прийти такое? Он снова представил себе Илону в кабинете электропроцедур, в накрахмаленной форме медсестры, причесанную, подтянутую. А после работы ее ждет комната в общежитии, душ, кино, бассейн, кафе. Идиот! Он бы тоже не вернулся на ее месте.
— Как же я могу вернуться после всего, что было? — медленно произнесла она.
— Да, конечно, Рыжик. Я только подумал, как хорошо было бы всегда быть вместе.
— Вместе… Так ты это имеешь в виду? Ну, значит, все в порядке. Пойдем.
Илона коснулась губами его щеки и выскользнула из объятий. Выпала роса, и куртка, на которой они лежали, стала влажной. Стоя на коленях, Илона приводила себя в порядок, натянула свитер. Павел глядел на шее и улыбался.
— Трогай, — сказал Дюри. — У деревни я вас догоню.
Когда Анна и старики Олеяры возвращались домой, уже вечерело. Анна сидела на козлах телеги, которая по ухабистой проселочной дороге катилась к шоссе. За этой телегой громыхала вторая, запряженная коровами. Колеса оставляли на размытой дождем дороге глубокие колеи.