Хабы после полудня пропахивали на обеих упряжках свеклу, которая только-только взошла. Дюри пошел по меже посмотреть, как выглядит после недавнего дождя поле.
Три недели назад, когда земля была высушена горячим весенним солнцем, прошел первый короткий ливень. После него стало прохладнее, а несколько дней назад целые сутки лило как из ведра.
Слишком поздно, думал Дюри. Черт возьми, этот дождь прошел слишком поздно. Он оглядел пашню, которая только местами начинала зеленеть. И это в середине мая! Поле они вспахали тоже поздно, хотя работали четыре упряжки. Правда, конских только две. Там, где посеяли вовремя, еще до первого дождя, яровые пошли отлично. Но им удалось вспахать вовремя лишь небольшую часть земли, и Дюри мрачнел, как только взгляд его падал на кооперативное поле. Неприятное чувство вызывали у него и маленькие полоски у леса под Малиновой, которые распахал для их владельцев кооперативный трактор. Они были покрыты густой зеленью.
Дюри дошел до ручья и перепрыгнул через него. На поле за прибрежными кустами Войник с женой прореживали свеклу. Размахивал мотыгой и старший из его ребят. Двое меньших сидели на расстеленной дерюге. Дюри остановился.
— Как поживаешь, Ферко? — спросил он.
После того, что произошло с Резешем и с другими в деревне, Дюри стал присматриваться к Войнику. Ему тоже вспахали поле. Он посадил на нем картошку и немного свеклы. И то и другое росло у него отлично.
Войник выпрямился и посмотрел на Дюри.
— Как поживаю? Как голый на колючках, — отрезал он. — Как человек, который всю жизнь работает, словно каторжный, у которого за столом пять ртов, а шестой вот-вот появится и которому такие сволочи, как Штенко, бьют окна.
Пот с него лил ручьем, рваная фланелевая рубашка прилипла к телу. Беременная жена, тяжело дыша, ползала между рядами, колени ее были обвязаны мешковиной.
— Не стоит обижаться, — сказал Дюри. — Штенко был пьяный, ты же знаешь. Он же дурак. Обозлился, что ему не помогли.
— Да-а, — протянул Войник. — Даже если это и правда, то он должен был бы выбить не мое окно, а совсем другое. Ты так не думаешь?
— Очень все это на людей действует. Иногда и вправду не соображаешь, что делаешь. С тобой разве так не бывает? — Дюри с трудом сдерживался. — Ты же видишь, Ферко, они только и думают, как бы натравить нас друг на друга. А раньше мы и без них разбирались в своих делах.
— Это точно, — ухмыльнулся Войник. — И ты мне, случалось, давал лошадь, а я вам за это зимой заготавливал дрова. Что же, и теперь я должен был ждать, когда ты мне поможешь?
— Будто не знаешь, что им от нас надо, — вздохнув, сказал Дюри. — Господи боже мой, неужели тебе не ясно, что у них на уме?
— Да пропади оно все пропадом! Ни за кем я в пекло не полезу, не такой уж я псих, с меня довольно. Буду работать, как раньше. Но если кто помощь предложит, отказываться не стану. — Он вынул из кармана сигареты, закурил и, глядя на Дюри, продолжал: — Можешь говорить что угодно, но я не припоминаю, чтоб у меня выбивали окна, когда ты давал мне лошадей.
Сукин ты сын, подумал Дюри.
— Нас всех теперь знаешь как прижмут, Ферко? — сказал он. — Надо все-таки головой думать.
— А я, как видишь, думаю теперь руками. Ты мне, случаем, помочь не хочешь, а? — Он наклонился и, не вынимая сигареты изо рта, взмахнул мотыгой. — Я, мил человек, думаю теперь только о том, чтоб у меня свекла не заросла и чтоб урожай был приличным.
— Мы, крестьяне, все так думаем, — сказал Дюри. Он задыхался от злости и, чтоб не сорваться, повернулся и ушел. И не столько разговор его расстроил, как то, что хорошо прополотая свекла у Войника была выше и пышнее его собственной.
Этого уж нельзя было допустить. Кооперативные сволочи тут нас здорово перехитрили. И какой дьявол им так присоветовал? Нет, этому надо было помешать. А бить окна — глупость, Штенко просто дурак, раз дал себя застукать. Никакого от него проку. Пьяница, лентяй и к тому же болтун. Впрочем, что бы я о нем ни думал, покамест он мне нужен. Но так напортачить? Да, дали мы маху… И вообще все время даем маху. Первую, и главную, ошибку допустили, когда избили твердокаменных. Мы тогда вообразили: все теперь в полном порядке. Аминь. А надо было сразу же разобрать свинарник, свиней раздать людям как вознаграждение за то, чего они лишились. И кооперативу был бы конец, и вся деревня бы влипла в эту историю, и никто не смог бы потом отвертеться. Почему нам тогда не пришло это в голову? Все словно опьянели от радости, когда повели своих коров домой. А вечером кинулись в корчму! Готовы были на руках ходить от восторга, что расправились с этими паршивцами. Торжественное погребение им устроили. Но никто ведь не знал, никому не могло прийти в голову, что эти мерзавцы сделают. Надо было их прикончить. Схватить за горло, и каюк.