— Я бы тебя и не узнал, — растерянно повторил он.
— Это я поняла еще вчера. Ты меня вообще не заметил.
— Вчера?
— У карусели. Ты был там с Канадцем.
В самом деле, ведь это она стояла перед тиром, держа в руке несколько бумажных роз — призы, которые ей поднесли какие-то удачливые стрелки.
Воспоминания о карусели лишь усилило его растерянность. Черт возьми! Значит, Илона видела, что он стоял там рядом с Дюри и Анной. Она, конечно, наблюдала за ними.
— А ты… Что ты делаешь тут? — спросил он, чтобы перевести разговор. — Уж не на суд ли приехала?
— Нет, — тряхнув головой, сказала Илона. — Иду на работу. Я на практике в больнице. А потом… — Она пожала плечами.
Павел вспомнил. Еще до того, как он уехал, Илона училась в медицинском училище и ездила на велосипеде в город. Была она тогда длинноногая, тощая, неказистая девчонка. За все время он, кажется, и не вспомнил о ней ни разу. А теперь — медицинская сестра… Сестра Анны.
Павел бросил взгляд на бричку — Дюри и Анна, сидя на козлах, смотрели на них. Дюри недовольно хмурился.
— Ты разговаривал с Анной? — спросила Илона, заметив, куда глядит Павел.
— Послушай, они зачем приехали? — не ответив ей, спросил он хрипловатым голосом. — На суд, что ли?
— Нет, Дюри сказал, что не любит таких представлений, да и душно там будет.
— Ясно, таким, как Хаба, это будет не по вкусу, — сказал отец Павла, подойдя к ним вместе с Иваном. — Они с Зитрицким — одного поля ягоды! Им всем место на скамье подсудимых рядом с этим мерзавцем.
Илона, вперив в Павла настороженный взгляд, ждала, что он скажет на это.
Павел молчал. А старший Копчик сверлил ее глазами.
Дюри, увидев, что сестра его жены разговаривает с обоими Копчиками и Иваном, рванул вожжи.
Бричка тронулась с места. Колеса ее затарахтели, отдаваясь громом в ушах и мозгу Павла.
— Ну, я пошла! Мне пора на работу, — весело сказала Илона и крепко пожала Павлу руку.
Павел облегченно вздохнул. Он был даже рад, что Илона ушла.
— Чего ей от тебя надо было? — спросил отец.
— Ничего.
— Дошлая семейка! — Отец закашлялся, весь побагровев, потом презрительно плюнул.
— Раньше Олеяры были заодно с нами. Но вот соблазнились домом Хабов, их полем и скотиной и перекинулись на их сторону. А эта соплячка — видишь — она уже на работу в бричке едет!
— Пожалуй, пора проходить, — сказал Иван и стал подниматься по лестнице.
— Да, все уж там, — согласился отец.
Он имел в виду членов кооператива, потому что остальные односельчане — Резеш, Бошняк и другие — еще стояли на тротуаре. Отец сказал это громко, чтобы слышали и они. В его голосе звучали нетерпение и вызов.
Зал и балкон были заполнены до отказа, люди толпились в проходах. На освещенной сцене, где заседал суд, еще не прозвучал голос прокурора Тахетзи, а в зале уже нечем было дышать.
Зитрицкий, немного ссутулившись, неподвижно сидел на стуле. Своим степенным видом он скорее напоминал человека, который только что вышел из церкви или же в воскресенье спокойно оглядывает поле, которое обрабатывал всю неделю. Если бы его посадили внизу, среди этих мужиков с озабоченными, исхудалыми лицами, зажавших меж колен свои праздничные черные шляпы, или возле какой-нибудь изможденной, с суровыми, колючими глазами женщины в черном платке, он почти ничем не выделялся бы. Пока зачитывали обвинительный акт, он сидел, не шелохнувшись, опустив на колени руки. Да и при допросе остался совершенно безучастным. Казалось, он примирился со своей судьбой и в то же время своим упорным молчанием как бы противостоял суду, даже выражал ему свое презрение. Такого поведения никто от него не ждал.
Павел слышал вокруг прерывистое дыхание и глухой ропот. Иван сидел рядом. Напряженно выпрямившись, он нетерпеливо, с любопытством следил за происходящим.
— В этом весь он, Зитрицкий, — наклонившись к Павлу, сказал Иван.
Потом перед присяжными предстал первый свидетель — Микулаш Сливка. С тринадцати лет служил он у Зитрицкого. Революция дала и ему кусок земли, но у него не было никакой скотины. И тогда Зитрицкий продал ему в долг одну из своих коров. Позже он дал ему взаймы денег, на которые Сливка отремонтировал крышу своей хибары, где жил с женой и пятью ребятишками.
Сливка стоял в темном костюме, который до того залоснился, что блестел, как лошадиная шкура; глаза его, прищуренные, словно он плохо видел, бегали по лицам присяжных.
— Сколько обвиняемый платил вам за работу? — спросил прокурор.
Сливка молча пожал плечами.
— У вас разве не было с ним договора?