— Отсюда люди всегда убегали, — сказал Павел.
Они подъехали к первой хибаре с замшелой гонтовой крышей и гнездом аиста. Следом за нею вдоль дороги, идущей вверх, показались и другие домишки.
Павел почувствовал, как в нем что-то дрогнуло. После полутора лет военной службы он впервые приехал в отпуск. Впервые снова дома. И здесь Анна. Нет, Анну оставь, сказал он себе. Об Анне лучше не думать.
Порой он забывал о доме. Но теперь ему все само спешило навстречу. Словно бы это не он въезжал в деревню, а Трнавка сама вступала в него, наполняя собой.
Свинарник, однако, снова привлек к себе взгляд Павла. Он был совсем близко — всего в какой-то сотне метров от них. Только теперь Павел разглядел, что он низкий, приземистый и что белая стена его испещрена глубокими трещинами.
— У них уже однажды проломилась крыша, — со злорадной ухмылкой сказал Резеш, заметив, куда смотрит Павел.
И вот он снова дома, моется у колодца, и мать всячески ублажает его. Сейчас она стояла с накрахмаленной, старательно выглаженной рубашкой, вся светясь от радостного волнения. Прошел всего лишь час с той минуты, когда она увидела его и, растроганная неожиданной встречей, с трудом произнесла какие-то слова. Да и позднее, когда она уже накрывала на стол и отец наливал в стаканы вино, говорили больше ее глаза.
Вода была холодной, приятной. Только теперь Павел почувствовал, что он порядком устал за дорогу.
— Как долго ты не был дома, — сокрушенно заговорила мать. — Адам Демко и Эда Войник уже три раза приезжали в отпуск… Знаешь, Адам после армии пойдет в КНБ…[5]
— Адам?! — удивился Павел.
Из дому вышел отец. Он был без пиджака, во рту у него дымилась трубка. Он слышал слова матери, но даже не взглянул на нее.
— Всюду зимой выпадает снег, и всюду мокро, когда идет дождь… — медленно произнес он.
Мать обиженно заморгала и вздохнула.
— Может, еще поешь? — обратилась она к Павлу.
— Хватит с меня кролика, что я умял. Уж очень он был вкусный!
— Она не может и дня прожить спокойно, — продолжал отец. — Одни только заботы да тревоги у нее на уме.
Отец с матерью переглянулись. Мать опустила голову, а отец откашлялся и сказал, не скрывая своего нетерпения:
— Я должен отвезти это.
Мать знала, о чем идет речь, но не двинулась с места; потом вдруг бросилась туда, где Павел час назад застал ее, — села на скамеечку возле погреба и принялась перебирать картошку. Сморщенные и почерневшие от мороза и гнили картофелины проросли так, что она с трудом отрывала длинные белые ростки.
Павел стал натягивать через голову рубашку. Она пахла чистотой и утюжкой. Накрахмаленное полотно неохотно подчинялось ему; рубашка вдруг показалась Павлу какой-то бесконечной — он никак не мог выбраться из ее шуршащей белизны и застыл, вытянув вверх руки. Рядом раздался глухой скрип. Наконец рубашка соскользнула с головы, и Павел огляделся.
Отец стоял под навесом сарая на крышке люка второго погреба и наблюдал за матерью.
Точно так же поскрипывала эта крышка и тогда, вспомнил вдруг Павел. Но в тот раз на ней стояла мать, а ему было лет одиннадцать. Отец, сцепившись из-за чего-то с графским управляющим Крижем, вернулся домой, еще не остыв от ярости. Ну и, конечно, достаточно было пустяка, чтобы он взорвался. Павел спрятался от отца в погребе, доверху заполненном свеклой. Мать, стоя на крышке люка, кричала искавшему его отцу: «Да ты погляди на улицу — он через забор перемахнул!» А Павел в это время лежал, распластавшись, как лягушка, прижимаясь животом к влажной свекле и ощущая спиной крышку люка. Он задыхался. Голос матери звучал глухо, будто издалека, словно она кричала с соседнего двора. Потом, когда отец отошел, она тихонько подняла крышку люка и выпустила его. Он был весь в мокрой глине…
— Вот ты и дома! — сказал отец.
— Ну, а что у вас тут? Как живется вам в кооперативе? — спросил Павел.
— Он нас кормит! Да так, что ничего слаще еще ни один кондитер не придумал! — сказала мать. — Дожили! Тащить картошку в свинарник из своего погреба приходится. Пресвятая богородица! В такую-то пору два мешка картошки, мешок свеклы, корзину отрубей!.. А может, одного мешка хватит? — спросила она отца.
— Нет, — ответил отец. — Картошка там позарез нужна. Не беспокойся, все это нам вернется.
Он посмотрел на Павла.
— Если б нам побольше даже такой вот старой, заплесневелой картошки, мы бы и горя не знали. Свиней кормить нечем, сынок. В районе нам, правда, обещали дать отрубей. Теперь у нас в Горовцах новый секретарь. Гойдич. Отличный мужик!