И все-таки она была его женой — хозяйкой Драгонвика. Помня это, перед посторонними он всегда выказывал и будет выказывать ей всяческое уважение.
Николас ответил графине, которая счастливо оседлала своего конька, долго рассуждая о достоинствах своих детей, и, обнаружив, что в этой увлекательной теме ей необходим только слушатель, слегка отвернул от нее голову, чтобы из-под опущенных ресниц так же пристально оценить Миранду.
Она сидела на другом конце комнаты и ее головка была склонена над пяльцами для вышивания; она держала в руках тот самый носовой платок, на котором Джоанна пыталась изобразить монограмму Николаса. Эта передача произошла по его же предложению, после того как он заметил, что Миранда настолько же умело обращалась с иголкой, насколько Джоанна была бездарна. Он заявил, что полагает глупостью, что его жена тратит свое драгоценное время «когда Миранда вполне может сделать это сама». Она, конечно, осталась очень довольна и преисполнилась немалой гордости за свои изящные стежки и красивые буковки, которые Джоанна совершенно запутала.
С серебряного канделябра на стене над головой Миранды пламя свечей падало прямо на ее волосы, превращая их в золото. Красивый блеск этих волос вновь создал у Николаса ощущение удовольствия, которое было гораздо глубже, чем простое восхищение, странное удовольствие, которое было одновременно и чувственным и успокаивающим. Но он не стал доискиваться до истоков этого чувства: любое самокопание было чуждо его характеру.
Он продолжал рассматривать чистый овал склоненного лица, длинную шею и белоснежные плечи, в то время как ее проворные пальцы продолжали работать с шелком, имевшим тот же блеск, что и ее кожа. Она почти не обращала внимания на беседу, в которой, учитывая свое невысокое положение в этом доме, не принимала участия. Ее мысли были полны ожиданием бала.
Неожиданно почувствовав на себе пристальный взгляд Николаса, она подняла глаза и взглянула на него. Дрожь пробежала во ее телу, заставив сердце забиться сильнее. Они смотрели друг на друга через длинную комнату всего несколько мгновений, а затем Николас, повернувшись к графине, ровно произнес:
— О, это очень интересно, мадам. Расскажите что-нибудь еще о вашем маленьком Блезе.
Но Миранда знала, что несмотря на всю видимую тривиальность случившегося, на самом деле в ее жизни произошло нечто грандиозное. Она сама выбрала свою судьбу, и с этого момента пути назад уже не было.
Глава пятая
На следующее утро завтрак прошел торопливо и сопровождался смущающим слух аккомпанементом с улицы. На громыхающих фермерских повозках прибывали арендаторы Николаса, поэтому топот и ржание тяжелых тягловых лошадей слышались постоянно, так же как и крики мужчин, возбужденный визг детей, рассматривающих карусель и навесы для пикника, кряканье уток и кудахтанье кур, блеянье ягнят, принесенных в качестве дани патруну.
Сегодня был день выплаты полугодовой ренты, и перед выступлением Николаса и последующим за этим праздником, следовало заняться делом. Под большим тюльпанным деревом была установлена платформа, на которую поставили кресло, стол и несколько стульев.
В десять часов утра Николас поднялся на платформу в сопровождении Дирка Дюкмана, своего бейлифа, графа и Миранды. Джоанна уже несколько лет не посещала эти церемонии, они утомляли ее, и к тому же ей не нравилось, что на нее глазели эти грубияны, один из которых однажды во всеуслышание нелицеприятно отозвался о ее фигуре. Этот человек был, естественно, наказан, и не так, как мог наказать дед Николаса — день в колодках, а более современным способом — конфискацией той части его фермы, на которой он не был особенно рьян с выплатой ренты. Но с тех пор Джоанна не появлялась в день выплат, пока арендаторы не разъезжались по домам.
Графиня тоже предпочла остаться в своей комнате и отдохнуть, но ее муж очень заинтересовался сбором ренты как отголоском феодального строя, а Миранда вообще всегда была рада находиться рядом с Николасом и принимать участие в жизни Драгонвика, когда ее до этого допускали.
Николас уселся в старое господское кресло из черного дуба. Оно прибыло из Голландии с первым патруном и с тех давних пор служило верой и правдой всем последующим Ван Ринам.
Рядом с ним стоял бейлиф, держа в руках огромный, тисненый золотом, гроссбух. Он прочистил горло и важно провозгласил:
— Пусть арендаторы выходят вперед, один за другим. Патрун ждет вашей платы!
Фермеры, толпившиеся на дальнем конце лужайки за веревочным ограждением, замявшись, робко поснимали шапки.
Два лакея Ван Рина опустили веревку.
Вперед к платформе вышел невысокий худой мужчина в домотканой коричневой одежде с двумя серыми гусями и полным мешком картошки.
— Том Уилсон, — произнес бейлиф, перелистывая свою книгу. — Ферма Холлоу на северной дороге. Птица и картофель. Пра-а-вильно.
Его глаза пристально рассматривали гусей.
— Птица больно тощая, Том. Ты не мог принести кого-нибудь поупитаннее?
Изможденный маленький человечек отрицательно затряс головой, бросив затравленный взгляд на Николаса, сидевшего в молчаливом внимании.
— Я ничего не мог сделать, сэр. Кукуруза кончилась, а озимые плохо взошли. Дождей было мало. К тому же моя старушка очень больна. Она не может теперь кормить птицу как раньше.
Николас наклонился вперед.
— Мне очень жаль это слышать Том. У нее был врач?
— Нет, сэр. Не любит она врачей, от них никогда не бывает никакого толку. Она думает, ее кто-то сглазил, может быть старая Медли Клаббер, что живет через дорогу.
— Чепуха, — ответил Николас. — Если она больна, ей нужен врач. Дюкман, проследите за этим, а потом доложите мне.
Бейлиф кивнул, Том Уилсон не очень уверенно проговорил «спасибо, сэр» и смахнул пот со лба.
Он поместил гусей и картошку в огромный загон справа от платформы и направился к бочонку пива, предлагаемому арендаторам. Бейлиф подал сигнал, и вперед вышел другой фермер, Джед Риблинг, доставивший ягненка, большой кусок бекона и мешок муки, намолотой на деревенской мельнице. После того как его занесли в книгу, он отставил свою плату в том же загоне и присоединился к Тому Уилсону у бочонка с пивом.
Фермеры медленно двигались один за другим, звучали голландские имена, английские, даже немецкие. Николас говорил с каждым из арендаторов лично, интересуясь здоровьем их домочадцев или же расспрашивал об урожае зерновых.
Из своего угла платформы Миранда, затаив дыхание, наблюдала за ним, восхищаясь его чудесной памятью и достойной восхищения осведомленностью о жизни арендаторов, любезностью, с которой он находил для каждого нужное слово.
— Мой Бог, он напоминает молодого короля, — прошептал граф, наклоняясь к ней. — Хотя я никогда не видел такого красивого короля.
— О да, — с восторгом ответила она. — Он как король, правда? Без сомнения, все они восхищаются им!
Граф сдержал улыбку. Он был не уверен, что все крестьяне, шедшие друг за другом с продуктами своего труда, относились к Николасу так же, как и Миранда. Он заметил хмурые лица, равнодушные к бесспорному обаянию патруна и его снисходительной любезности. Но пока все проходило достаточно спокойно.
Осталось не более полудюжины фермеров, и Миранда, чей интерес к сбору ренты слегка угас, размышляла, не следует ли ей присоединиться к благотворительному базару, обещавшему ей больше удовольствия, чем она видела за всю свою жизнь, как вдруг церемонию нарушила небольшая суматоха.