В обычаях Ван Ринов было закрывать Драгонвик после нового года и переправляться вместе со слугами в Нью-Йорк, в городское имение. Но в этот раз Николас наложил вето на эти планы.
— Но почему? — обиженно спросила Джоанна. — Зимой здесь довольно скучно, и я не понимаю, зачем владеть городским домом, если мы не можем им пользоваться. К тому же, я хочу пойти в театр.
Был уже вечер и все сидели в Красной комнате. Джоанна, решив с пользой для себя использовать мастерство Миранды в обращении с иголкой, свалила на нее ворох новых салфеток для вышивания. Девушка сидела, рукодельничая, в дальнем углу у клавесина на маленьком прямом стуле, который постепенно в соответствии с неписаным правилом стал ее законным местом. Кэтрин уже была в постели. Этот вечер отличался от многих предыдущих вечеров, которые Николас проводил с ним, когда Джоанна зевала, читала что-то в журнале, вновь зевала, пока часы из золоченой бронзы не отсчитывали время отправляться спать.
— Эту зиму я предпочитаю оставаться в Драгонвике, любовь моя, — повторил Николас. — Если вам нужны новые наряды, вы можете послать за ними в город.
Крупное лицо Джоанны сморщилось и она облизнула губы.
— Но почему, Николас? У меня было так много планов.
Он встал с кресла, обошел большой стол и с легкой улыбкой поглядел на жену. Ее ноги в красных шлепанцах, которыми она выбивала какую-то раздражающую дробь по скамеечке для ног, постепенно перестали двигаться.
— Не может же быть, что это все из-за волнений. Вы сами говорили, что все кончено, раз Боутон в тюрьме, — настаивала она, но ее голос становился все тише. — И зимой здесь нехорошо. Я могу простудиться.
Николас сделал еле заметное движение рукой.
— Это было бы очень прискорбно, моя дорогая. Вы должны принять меры предосторожности. Но мы останемся в Драгонвике.
Джоанна заерзала в кресле. Под пристальным взглядом мужа она опустила глаза. На мгновение Миранде стало жаль ее чувство, которое сразу же растворилось в облегчении. Результатом их переезда в город было бы то, что ее обязательно отправили бы назад в Гринвич. Вряд ли они включили бы Миранду в свою нью-йоркскую жизнь.
И все же, почему я не хочу ехать домой? — страстно думала она. Что удерживает меня здесь? Она подняла голову и посмотрела на Николаса. Мягкий свет свечей отбрасывал тень на красные обои стен. Николас господствовал в комнате, как господствовал над обеими женщинами. Словно почувствовав ее взгляд, он повернул голову и взглянул на Миранду.
И вновь девушка ощутила слабое потрясение, от того, что на темном лице сияли такие светлые ярко-голубые глаза. Должно быть именно эта неправильность создавала эффект отчужденности, закрытых окон, за которыми нельзя было увидеть признаков жизни. По спине пробежал холод, но одновременно и очаровательное влечение, до того сильное, что если бы он протянул к ней руку, она бросилась бы к нему, совершенно позабыв о Джоанне и обо всех приличиях.
Вместо этого он наклонился и подобрал носовой платок Джоанны, упавший на пол, который с поклоном вручил жене.
— Спокойной ночи, леди, — мягко сказал он. — Желаю вам хорошо отдохнуть.
И он ушел.
Оставшиеся полчаса, пока не вошел Томкинс с вином и пирожными, хозяйка Драгонвика молча сидела в своем кресле, и ее глаза застыли на носовом платке, который лежал там, где Николас положил его на ее колени.
Январь и февраль прошли для Миранды замечательно. Река была скована льдом, дороги были почти непроезжи, и потому гостей не было. Внешне дни проходили монотонно, но Миранда так не считала. В Драгонвике нарастало напряжение. Странное чувство растущего ожидания, которое, казалось, не имело причины. Каждое утро она просыпалась в возбуждении, которое каждый спокойный зимний вечер отвергал. Изменений не было, и все же возбуждение возвращалось.
В середине марта начались вьюги и Джоанна оставалась в постели, все-таки подхватив простуду, которой так боялась. Звуки кашля и прочищаемого носа проникали даже через закрытую дверь огромной спальни. Миранда, проходя мимо ее двери по пути в классную комнату, увидела, как Магда вбегает в комнату с тазом горчицы и воды и кувшином горячего глинтвейна. Услышала, как Джоанна хриплым голосом капризно спрашивала, готовы ли уже поджаренные хлебцы.
Даже когда она больна, она не может думать ни о чем, кроме еды, презрительно подумала Миранда, и пошла вниз звать Кэтрин на урок.
Классная комната была ярко освещена огнем очага. Снег залепил все окна, хотя ветер дул с умеренной силой. Две светлые головки, льняная и янтарно-золотая, склонились над исписанной каракулями грифельной доской, когда неожиданно открылась дверь. В комнату вошел Николас, и округлившиеся глаза девочки повторили удивление Миранды.
— Рада видеть вас… кузен Николас, — запинаясь сказала она. — Мы… я только что поправляла подсчеты Кэтрин.
Он впервые вошел в классную. И ее удивление возросло, когда она заметила в его движениях некую неуверенность. Она чувствовала, что он что-то хотел сказать, но сейчас неожиданно передумал.
Николас подошел к окну, немного постоял, глядя на серую реку, почти скрытую за мельтешащими снежинками.
— Девочка хорошо себя ведет? — без интереса спросил он. Трина быстро заморгала.
— О да. Она неплохо считает. Я думаю, она уже готова перейти к учебнику по арифметике. Может быть, мы должны послать в город?..
Николас мельком взглянул на дочь. Ее щеки горели, а пальцы побелели, так сильно она сжимала грифель. Он коротко рассмеялся.
— К чему беспокоиться об учебнике? Немного сложения и вычитания — это вполне достаточно для девочки.
Еще больше озадаченная горечью его тона, который редко выдавал его чувства, Миранда робко произнесла:
— И… я думаю, это большое разочарование, что у вас нет сына.
Характерное выражение пробежало до лицу Николаса.
— Я не страдаю от разочарований, — произнес он и, подойдя к камину, вытянул руки над пламенем.
Миранда покраснела. Это была большая самонадеянность с ее стороны говорить подобные вещи. Но имел ли он в виду, что не позволяет себе чувствовать разочарование из-за неудачи произвести на свет наследника, который продолжит прямую линию Ван Ринов, или же он хотел сказать, что он и Джоанна все еще могут?..
Боль от незаконченной мысли так сильно ударила ее в сердце, что она поспешила заговорить:
— Думаю, метель скоро прекратится. Я хочу сказать, что на западе, похоже, просветлело.
— Надеюсь, — ответил Николас. — Или доктор не сможет приехать.
— Доктор? — удивленно повторила она.
— Конечно, — ответил он с возрастающей холодностью. — Миссис Ван Рин больна, и я естественно послал за врачом.
Девушка была расстроена его тоном, а так же тем, как он сказал «миссис Ван Рин». Можно подумать, что он сознательно ставит ее на место.
— Я не знала, что кузина… что миссис Ван Рин так больна.
Николас не ответил. Он отошел от очага, и быстрым нетерпеливым шагом подошел к окну. Он задернул тяжелые шторы, отвернулся от окна и сказал Кэтрин:
— Когда уроки закончатся, иди к матери. Надо оказать ей внимание.
— Да, папа, — ответила девочка.
Она поколебалась, затем пересилила благоговение перед отцом и спросила:
— А доктор Гамильтон даст мне поиграть со своими часами со звоном как и в прошлом году, когда я болела корью?
Николас нахмурился.
— Доктор Гамильтон не приедет. Я послал за доктором Тернером.
Миранда быстро подняла голову. Почему? спросила она себя. Почему Тернер, этот грубиян и враг Николаса? Есть ведь и другие хорошие врачи кроме Гамильтона.
Джефф, после того как открыл дверь молодому конюху в ливрее Ван Рина и получил приглашение в Драгонвик, задавал себе тот же вопрос. Он с тоской посмотрел на метель, раздумывая, не может ли он отказать. Но любопытство все-таки взяло верх, любопытство и еще чувство профессиональной гордости. Если Николас так сильно верил в него как во врача, что даже оказался выше их разногласий, он, Джефф, тоже может ответить великодушием.