— Теперь, — непреклонно заявил он, — я хочу услышать, как ты читаешь.
Он выпрямился на стуле, сложил свои большие корявые руки и стал ждать.
Когда она дошла до десятого стиха, он перебил ее и размеренным голосом повторил прочитанное:
— … «Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему». Я молюсь, чтобы так и было, Миранда, в твоей новой жизни.
Ну и ну, изумленно думала она. Да какое же зло может свалиться на меня в доме богатого джентльмена на Гудзоне? Папа поднимает слишком много шума вокруг этого, он… он… Она не могла, подобрать слово. Должно быть, лучше всего здесь подошло бы слово «несовременен». Миранда и не заметила, что впервые в жизни она позволила себе сознательно критиковать отца. Она закончила псалом и вскочила раньше, чем Эфраим позволил ей идти.
— Папа, я должна привести себя в порядок, пока не подъехал мистер Ван Рин, — и она убежала в свою комнату.
К пяти часам Миранда сделала все, что могла, чтобы хоть как-то исправить свой туалет. Кружевная косынка была подвернута так, чтобы создать впечатление воротника. Розы со шляпки были убраны, и Миранда, распустив свои тугие косы цвета меда, оставила впереди только два локона, забрав остальные волосы назад, и возблагодарила Бога за то, что они вьются у нее от природы.
А мистер Ван Рин все не появлялся.
— Я думаю, — начал Эфраим, неодобрительно взглянув на кудри дочери, — что нам лучше спуститься вниз и спросить того масляного нахала за стойкой, не знает ли он, когда прибывает Его богачество.
Народу в холле было еще больше, чем раньше, а шум, создавшийся из разговоров, смеха и постоянного шелеста тафты, показался Миранде просто ревом. Воздух заполнился табачным дымом, запахом роз, вербены и помады для волос.
Они направились к стойке, наполовину оккупированной только что прибывшей семьей из Филадельфии: мамы в черном атласе, юной дочери в пестрой шали и зеленой шелковой шляпке и папы, огромного и напыщенного, который громко спорил с клерком об условиях оплаты.
— Извините, — начал Эфраим, вытянув шею над крепкой спиной главы семьи, отделяющей его от клерка, когда по наводненному людьми холлу пронесся нестройный шепот. У двери возникла суматоха.
Миранда, почувствовав возрастающий интерес к происходящему, повернулась вместе со всеми.
В дверь вошел высокий мужчина, и даже первый беглый взгляд против света родил у Миранды ощущение его небрежного величия и почти королевской отчужденности.
Кто бы это мог быть, гадала она, и вдруг услышала рядом с собой шепот:
— Знаешь, это сам Николас Ван Рин!
Холл мгновенно заполнился громким шепотом, новость быстро перелетала от одного человека к другому. Миранда сосчитала, что имя Ван Рина повторили не менее двадцати раз.
Семья из Филадельфии перестала громко спорить, потому что клерк выбежал из-за стойки и помчался приветствовать новоприбывшего.
— Это патрун[3] Ван Рин, — важно повторила своей дочери мать из Филадельфии. — Он живет в большом имении вверх по Гудзону словно настоящий английский граф. Не пойму, что он делает в этом отеле, говорят, он такой гордый и высокомерный.
— О мамочка! — сдавленно взвизгнула девушка и уставилась на вошедшего. — Но он такой красивый!
Это правда, думала Миранда, сбитая с толку таким неожиданным поворотом событий и отчаянно стараясь привести в порядок свои мысли.
Следуя за подобострастно улыбающимся клерком и сохраняя полнейшее равнодушие к смятению вокруг, он направился прямо к Миранде и Эфраиму и протянул руку в сердечном приветствии.
— Рад вас видеть, кузина Миранда и мистер Уэллс. Пойдемте в мою гостиную, там я смогу как следует поприветствовать вас, здесь слишком много народа, — и на его смуглом лице, казавшемся до этого несколько угрюмым, появилась чарующая улыбка.
Когда Миранда стала робко отвечать ему, ее охватило неожиданное возбуждение.
Пока они шли по холлу в номер Николаса, девушка украдкой рассматривала его из-под опущенных ресниц. Он был высоким, примерно шести футов роста, и очень стройным. Его светло-коричневые брюки крепились бретелями к ботинкам Веллингтона; коричневую куртку и дорожную накидку он носил непринужденным изяществом человека, который покупает только самое лучшее, одевается при помощи слуг, а затем более не думает об одежде. Его волосы, черные как смоль были очень густыми и слегка вились, в петлице он носил очень маленькую красную розу. Позднее Миранда узнала, что этот цветок в петлице являлся почти принадлежностью его самого.
Что же до его лица, то оно до такой степени походило на описание героев любимых романов Миранды, что она даже пришла в ужас. Она видела полный красиво очерченный рот, орлиный нос со слегка подрагивающими ноздрями, высокий благородный лоб, суровые черные брови. Во всем его облике имелось лишь одно несоответствие: у всех без исключения героев глаза были черные, большие и горящие страстным огнем. Глаза Николаса большими не были, и к тому же они были голубого цвета — свидетельство его голландского происхождения. Они были того особого чистого светло-голубого цвета, который поражал и в то же время в чем-то не соответствовал его лицу, которое без последнего обстоятельства вполне могло бы принадлежать испанскому гранду.
Когда они уселись в гостиной, оказавшейся намного больше и роскошней их собственной, Николас сказал:
— Прошу прощения, что меня не было здесь, чтобы встретить вас, но моя «Ласточка» только что вошла в док. Надеюсь, вам было удобно.
— Конечно, мистер Ван Рин! — воскликнула Миранда, охваченная такой благодарностью, что даже перебила ответ отца. — Все так замечательно.
Николас, заметив слабый провинциализм в ее голосе, повернулся и быстро взглянул на нее. Это был мимолетный взгляд, но он ничего не пропустил. Грация ее стройной высокой фигуры, несмотря на нелепую одежду, нежное лицо, в котором угадывалась истинная красота, удлиненные глаза цвета орешника, сияющие чистотой, но взволнованные и откровенно восхищенные им. В ней чувствуется порода, с Удовлетворением подумал он. Слава Фортуне, в ней нет ничего от неуклюжей фермерской девчонки.
После того, как он отправил приглашение, у него были на этот счет некоторые сомнения. Чужим людям было не просто попасть в Драгонвик и не смотря на их родство, бывшее единственной причиной его согласия на требование жены найти компаньонку их шестилетней дочери, он бы просто вежливо отослал Миранду назад в Гринвич, если бы только счел ее не подходящей для своего дома.
— А вы гораздо моложе, чем я предполагал, — неожиданно воскликнул Эфраим. Он внимательно изучал Николаса и его выводы, хотя они и строились на тех же основаниях, что и у Миранды, были совершенно противоположны выводам дочери.
Николас засмеялся.
— Мне тридцать один год.
— Но вы не выглядите на свои годы, — с сомнением произнес Эфраим. У этого типа масленый взгляд, который может вскружить голову глупой девчонке, и уж, конечно, в нем не чувствуется добропорядочный солидный семейный человек. Правильно ли будет отпускать с ним завтра утром девицу в путешествие, которое продлится целый день? И что это была за глупость позволить женщинам уговорить его, думал Эфраим с непроходящим раздражением.
Это раздражение, равно как и его причины, были очевидны для Николаса, который легко читал чужие мысли, если только задавал себе такой труд. Мнение других людей было ему совершенно безразлично, а тем более мнение простого фермера из Новой Англии и вовсе не интересовало его, но этот человек был его гостем и отцом его приглашенной родственницы. И к тому же ему показалось забавным очаровать человека именно старых убеждений, чтобы тот, поверив ему, забыл о всех своих сомнениях. Поэтому он нарочно завел разговор о Джоанне, своей жене, и их маленькой Кэтрин, отмечая при этом удовольствие, которое они получат от присутствия в их доме Миранды.