А Алиса совсем другая. У нее есть внутренняя свобода, и ей не мешают орочьи печати на челе и ланитах. Для Доры иллюзия свободы — это слишком много, а для Алисы — слишком мало, ей нужна не иллюзия, а настоящая свобода. Но настоящей свободы ей не видать, она это понимает, и Рон понимает, что она понимает, и это ужасно. А особенно ужасно то, что Рон, кажется, уже влюбился в нее, не как в пригожую орчанку, а как в нормальную человеческую женщину, но между ними не может быть нормальной любви, потому что он человек, а она — орк. Если бы можно было увезти ее куда-нибудь далеко-далеко, где нет никого, кроме них двоих, и не от кого прятать собственное чувство, которое любому нормальному человеку кажется постыдным извращением… Впрочем, разве можно называть таких людей нормальными? Может, нормален как раз Рон, Зак да еще рыцарь Джон Росс, кем бы он ни был под своей солдафонской маской? А Алиса реально любит сэра Джона… А Рон любит Алису, а она его не любит, а неразделенная любовь человека к орчанке — не просто постыдное извращение, а что-то вообще запредельное. Можно сколько угодно убеждать себя, что тебе нет дела до того, что говорят другие люди, но это может стаить правдой только если ты сам станешь таким, как Зак Харрисон или, возможно, Джон Росс, но что делать, если ты понимаешь, что никогда не станешь таким? Покурить, что ли…
7
Когда сэр Джон впервые вошел в свою новую квартиру и обнаружил внутри Длинного Шеста, рыцарь, похоже, ничуть не удивился.
— Живой, — констатировал он.
Его голос прозвучал так, как если бы он произнес что-то вроде «дождя, пожалуй, сегодня не будет» или «что-то у меня нос чешется».
— Живой, — подтвердил Длинный Шест. — Я с Эльм-Стрит вещи привез, часть сюда сложил, и еще часть вот сюда…
— Хорошо, я разберусь, — кивнул сэр Джон. — Если что будет непонятно — спрошу.
Рыцарь прошел в умывальню и стал расставлять на полке зубную пасту, бритвенные принадлежности и все такое прочее. Длинный Шест некоторое время наблюдал за хозяином, затем сказал:
— Сэр Джон, я виноват.
— Угу, — отозвался сэр Джон.
Некоторое время они молчали. Сэр Джон закончил с туалетными принадлежностями и теперь раскладывал по полкам одежного шкафа трусы и носки, а Длинный Шест стоял по стойке смирно и ждал хоть какой-то реакции хозяина на свое возвращение. Наконец, Длинный Шест прервал затянувшееся молчание:
— Сэр Джон, я бы хотел доложить… Ну, насчет того, что произошло, когда я… гм…
— Обкурился как грязная свинья и чуть не попал к палачам по собственной дурости, — подсказал сэр Джон.
— Не чуть не попал, а реально попал, — уточнил Длинный Шест. — Только это был не от районной стражи палач, а другой, он на сэра Германа работает. Я когда с базара выбежал, увидел Звонкого Диска, побежал за ним, он зашел в какой-то переулок, я за ним, тут мне как дали по башке… Сэр Джон, я рассказал сэру Герману все, что знаю о вас. На лице рыцаря впервые отобразилось нечто похожее на удивление.
— Тебя лично Герман допрашивал? — спросил он.
— Да, лично он, — подтвердил Длинный Шест. — Я виноват, сэр Джон. Они меня даже не пытали, а я все рассказал. Я очень виноват. Я даже про вашу божественную сущность рассказал.
— И как, они поверили? — улыбнулся сэр Джон. Длинный Шест тоже улыбнулся, но очень неуверенно.
— Не поверили, — ответил он. — Сэр Герман сказал, что вы циник. Не знаю, что это значит. Так, выходит… сэр Джон, вы заранее знали, что сэр Герман будет меня допрашивать?
— Заранее не знал, — покачал головой сэр Джон. — Допускал такой вариант, но рассчитывал, что тебя завербуют по-хорошему, без шума. Но вышло даже лучше, эффектнее.
Чтобы произнести следующую фразу, Длинному Шесту пришлось долго собираться с духом. Это было не просто, но он справился.
— Сэр Джон, я вас предал, — сказал он. — Я должен понести наказание.
— Должен понести — неси, — безразлично произнес сэр Джон.
— Так вы намекаете… — начал Длинный Шест, но тут рыцарское терпение иссякло.
— Ни на что я не намекаю! — рявкнул сэр Джон. — Достал уже! Ничего ты никому не должен, кроме самого себя. Хочешь виноватиться — виноваться, а меня своими проблемами не доставай.