Но ведь голодны и те, что сидят позади. Их все больше раздражает поведение братца. Его начинают дергать за перья крыльев и спины. Наверное, это можно терпеть, и он продолжает загораживать вход. Сдается лишь тогда, когда кто-нибудь изловчается ухватить его за щеку. Чириканье сразу сменяется недовольным верещанием. Оба исчезают в гнезде, а им на смену высовывается третий, но и его через несколько минут тащат за ухо назад, наказывая за «несправедливость». Кончится дождь, потеплеет — и снова в семье мир.
После вылета птенцов, которым еще несколько дней требуется родительская забота, семьи воронков не уединяются, как у касаток, а остаются в стае, число «птиц в которой быстро утраивается за счет слетков. У еще неокрепшего молодняка маловато силенок для полного полетного дня. Им не продержаться в воздухе столько, сколько без усилий могут находиться в нем взрослые. Молодые воронки то и дело присаживаются на узкие карнизики, на провода, превращая их в черно-белые бусы. Для нас в стае все одинаковы, и трудно уследить даже за одной птицей, удержать ее взглядом хотя бы две-три минуты. У них же путаницы не бывает, и своих узнают мгновенно.
Следя за беспрестанной птичьей круговертью, замечаешь, как то и дело встречаются клюв в клюв воронки. Мгновенное касание — и разлетелись снова. Встречи не случайны: это родители отдают пойманную добычу птенцам. Поймав муху, взрослая птица подзывает ближайшего из слетков, и оба совершают одинаковый маневр, делая рывок навстречу друг другу и вверх. И в той самой точке, где гаснет скорость, где птицы на миг останавливаются, происходит передача добычи. И снова продолжается полет, пока птенец не почувствует усталости. Недолгий отдых, и снова на крылья, потому что жизнь ласточки — полет.
Крейсерский, охотничий или разведочный полет воронков не отличается особым изяществом, как у касатки, из-за частой смены направления. Словно в неуверенности или тревоге, не зная, куда лететь, мечутся ласточки над улицами и зданиями. Но зато как красиво воронок пьет и с каким совершенством управляет при этом своим полетом. Попробуйте одним быстрым движением зачерпнуть из крошечной дорожной лужицы, глубиной всего в полпальца, две-три капли и при этом не взмутить воду, не оставить на ней следа. А воронок, планируя на приподнятых крыльях, так ловко зачерпывает клювом один глоток, что водное зеркало лишь еле заметно дрогнет, будто дохнул на него легонький ветерок. За первой птицей делает заход вторая, третья, но вода в лужице не замутится.
С некоторых пор в нашем городе стало происходить с воронками что-то непонятное. Мелкие поселения их еще как-то держались, а большие, многолетние колонии стали словно вымирать одна за другой. Ветшали и отваливались даже надежно укрытые гнезда. Предполагать можно было лишь одно: птицы погибали где-то во время своих заморских странствий. Смущало, однако, то обстоятельство, что колонии исчезали не сразу, не в один сезон. Создавалось впечатление, что неведомая беда настигала большие стаи ежегодно, обходя до поры до времени маленькие стайки. А оказалось, что причина — в хорошем санитарном состоянии города. Мух стало мало в центральных его кварталах. Маленьким, в несколько пар, поселениям добычи еще кое-как хватало, а большие колонии, оставаясь на прежних местах, не смогли бы прокормить весь приплод.
Воронки переселились поближе к кормным местам. Многосотенные колонии их появились на железобетонных мостах, переброшенных через водохранилище. Большая вода может прокормить и воронков, и множество других насекомоядных птиц.
Октябрьский листобой быстро растрепал, оборвал и разметал наряд золотой осени, оголил березняки и дубравы, успокоил осинники. В городе ее пестролистое убранство продержалось чуть дольше. И только у старых тополей хватило сил, не меняя цвета листвы, сопротивляться до первых морозов и метелей. Память еще долго сохраняла ушедшие картины солнечных дней: огромные костры кленов, мягкие ковры на дорожках скверов, последний шорох вишневых садов. Из-за бедности красок ненастное предзимье особенно уныло, но только не там, где растет рябина. В «рябиновые» годы на ветках этого песенного дерева остается иногда на всю зиму немало осенней красоты.