Из подарков можно было бы составить выставочную экспозицию, демонстрирующую не только любовь к фюреру, но и кустарное мастерство различных немецких земель.
Был и целый арсенал оружия: от револьверов и кинжалов с инкрустированными драгоценными камнями рукоятями до каких-то диковинных ножей с потайными лезвиями, с которыми удобно было бы ходить на «большую дорогу». Подарен был и живой лев, которого, в отличие от орла, хотя бы не привезли в рейхсканцелярию, а сразу отправили в берлинский зоопарк.
Церемония поздравления растянулась часа на четыре — столько длился парад. Гитлер запретил своему окружению делать ему ценные подарки, предложив ограничиться цветами и конфетами, и дамы были очень этим недовольны. Зато их мужья проявили фантазию и обошли запрет: Функ преподнес полотно Тициана, зная, что к этому художнику у Гитлера особенное отношение. Геринг подарил коллекцию старинного саксонского фарфора; Геббельс — гигантскую фильмотеку, практически все, отснятое в мире к 1939 году; Лей — внешне совершенно обычный «Фольксваген», но с кондиционерами, баром и особой системой безопасности, а Гесс — коллекцию писем Фридриха Великого, ту самую, и она обрела, наконец, своего владельца.
Пышный и многолюдный банкет Гитлер тоже запретил. Он поблагодарил всех и скромно удалился, напомнив, что завтра рабочий день.
Дипломаты и гости разъехались; многие разбрелись по продолжавшим праздновать ярко освещенным берлинским улицам.
А Гитлер, наконец, смог остаться среди своих и отдохнуть от официоза. К полуночи он был уже изрядно пьян, присоединяясь ко всем тостам.
Юнити с Эльзой и Магдой Геббельс мрачно наблюдали, как, держа за руку Ингу, Адольф заплетающимся языком излагал ей «Фаль Вайс» («Белый План») — операцию по нанесению фланговых ударов по Войску Польскому.
— …На южном фланге мы используем Словакию, на северном — свяжем восток Пруссии с Померанией, займем исходные позиции наличными силами быстро… быст-ро! Блокируем морские пути, нейтралов — вон, из Данцига — вон! На Северном море будем осторожны… Не станем их злить, этих свинорылых! Но! Авиации я дам три часа. Три!!! Где Геринг? Накрыть все польские аэродромы!
— Да, да, мой фюрер, непременно, — хмурился Геринг, который тоже был пьян.
— Однако, — продолжал Гитлер, беря Ингу за вторую руку. — Де-точка! У меня от голландской границы до Базеля всего пять дивизий. Но я сознательно рискую, потому что… свинорылые будут — тс-с! И ни с места. Де-точ-ка! Вам ведь это неинтересно…
— А разве нельзя мирным путем? — спросила Инга. — Если Данциг нам отдадут и железную дорогу — тоже?
— Деточ-ка! Зачем мне мир? Что может дать мир? Зачем мне Польша? Мне нужна не Польша, а польская земля! Зачем нужны поляки…
— Но ведь будут гибнуть немецкие солдаты! Разве они не дороги вам?
Гитлер нахмурился, но, подумав, нашел решение:
— Немецкая женщина должна рожать много детей.
Ответ ему самому не понравился и он сосредоточился:
— Знаете, Инга, кто начинает войны? Военные? Политики? Нет. Войны начинают бездарные экономисты. Это они приводят страну к кризису и отдают бездарным дипломатам, а те — военным. Если же и военные бездарны, страна погибнет. Но если военные талантливы, то есть шанс исправить ошибки экономистов и дипломатов.
— А может быть, войны начинаются с бездарных идей? — тихо спросила Инга.
Присутствующие, как ни были пьяны, а все же несколько напряглись.
Но Гитлер улыбнулся:
— Безусловно, мое дитя. Не было на свете бездарнее идеи, чем идея уподобить немцев краснокожим и черномазым! Однако, господа, выпьем за наших дам!
Выпили за дам. У Гитлера от коньяка и усталости уже сами закрывались глаза. Но он все держал Ингу за руку и говорил ей о том, что пьян, а завтра опять будет трезв и скучен, что такого состояния у него больше не будет никогда, потому что счастье неповторимо, что ему так хорошо сейчас, что он готов умереть, потому что лучше уже не будет, и договорился до того, что хочет умереть прямо здесь, у ее ног.
«Гипотетические рожки» Лея, однако, ничуть не подросли, поскольку, утопив Ингу в словоизлияниях, Адольф целомудренно держал лишь кончики ее пальцев и томно вздыхал, не опуская глаз ниже ее ротика.