Григорий смирился. Он понимал разумность и справедливость партийных требований. А окончательно одумался, когда заметил, что раз-другой его — кровные его, специально для него созданные операции — поручали другому парню, его ровеснику, но более степенному, рассудительному и пунктуальному в выполнении поставленных заданий. Григорий неделю ходил сам не свой, а потом не выдержал, пришел объясняться к Манцеву. «Спасибо, что сам явился, а то мне пришлось бы идти к тебе, — сразу подкупил Григория честным признанием Манцев. — Очень мне не хотелось бы потерять тебя, Гриша». Василий Николаевич был особенно задушевен в этом разговоре, может быть, потому, что понимал кризисное состояние молодого революционера. «Почему ему, а не тебе? Вот почему. Здесь достаточно было точно выполнить, что сказано, тем более, что с пунктуальным выполнением этого задания многими ниточками были связаны действия еще нескольких наших товарищей. Не спорю, ты мог бы придумать что-нибудь интересное и полезное, чтобы поймать журавля в небе. Но это, во-первых, было связано с риском, и, во-вторых, нам достаточно было синицы. Так что простая целесообразность подсказывала нам: с этим делом лучше справится Остап, а не ты. И тебе есть дело, и действовать нужно немедля, потому что от наших действий зависит судьба десятерых солдат — двух большевиков и восьмерых сочувствующих, которым грозит полевой суд. Понимаешь, что это такое? Их обвиняют в измене — обнаружили листовки, призывающие к братанию. Все обвинение построено на показаниях этого типа, — Манцев показал Григорию фотографию известного агента охранки. — Надо ликвидировать или полностью дискредитировать агента и уничтожить вещественные доказательства. Действовать придется прежде всего по обстоятельствам: известно нам немногое, правда, самое основное…»
…И вот теперь, спустя лет пять после того разговора, Манцев как будто видел перед собой того же Гришу Ковальчука. Так же горели глаза. Так же сыпались оригинальные предложения и идеи.
— Я бы, правда, хотел начать с первого, с комитетов, — попросил Григорий разрешения у Манцева. — Надо воспользоваться тем, что Цупком не знает ни своего подполья, ни своей армии. Мы создаем ложное подполье и ложные банды по всем губерниям, в основном вдоль границы, а то, что агент Петлюры попадет в мой отряд, замаскированный под повстанческую банду, я беру на себя. Разрешите показать на карте, где целесообразно развернуть ложное подполье.
— Нет, Григорий, не надо, — прервал Манцев. — Все это как раз нецелесообразно, хотя использовать неосведомленность Цупкома, конечно же, нужно. Придется тебе немного заняться политграмотой.
Манцев говорил резко, и эта резкость была понятна только ему. В который раз, выслушивая неожиданные, а подчас и фантастические планы Ковальчука, он ловил себя на том, что сожалеет о несостоявшемся стратеге и никак не желает признать, что Григорию достаточно быть талантливым и удалым оперативником, какие тоже очень нужны.
— Ну ладно, Гриша, — продолжал он уже мягче. — Ответь мне на несколько вопросов. Из кого, во-первых, ты намерен сколачивать новые банды, если и в нынешние-то нет сейчас фактически никакого притока? Ну, допустим, ты знаешь решение первой задачи, тогда ответь на такой вопрос: как повлияет увеличение количества банд на настроение населения? В-третьих, как ты будешь в течение нескольких недель поддерживать за мнимыми бандитами репутацию настоящих? Или они ни в кого не будут стрелять? В-четвертых, что сейчас выгоднее: создание ложного движения или разложение реальных повстанческих организаций и объединений?
— Ладно. Василий Николаевич, — вздохнул Ковальчук. — Достаточно. Вы, как всегда, правы.