— Наконец, главное, — с нажимом сказал Наконечный, вопрошающе глядя на посланника Петлюры. — В письме головного атамана нет новой даты выступления…
— Генерал Тютюнник в разговоре перед самым моим отъездом поручил передать вам и пану Чепилко на словах следующее. Повторяю дословно: «Передай там хлопцам, Игнат, пусть не расслабляются. 10–20 июля мы подадим долгожданный сигнал о наступлении великого дня освобождения нашей родной земли от большевистского ига!»
— Прошу вас, сотник, по окончании беседы записать эти слова, — попросил Коротюк.
— Да-да, — подхватил Наконечный. — Эти слова заслуживают того, чтобы их знал каждый патриот. Однако поймите нас — это должны понять все за кордоном — что промедление играет против нас, снижая боевой дух повстанцев. Приказано ли вам, пан сотник, — неожиданно спросил заместитель председателя Цупкома, — немедленно возвращаться в ставку или вы поступаете в наше распоряжение?
— Вы можете располагать мною в интересах комитета. Мне и самому не терпится включиться в настоящее дело, — ответил Щербина.
— Отлично! Что ты думаешь, Данила Степанович, насчет того, чтобы послать пана сотника на подкрепление к Мордалевичу.
— Думаю, что у Мордалевича сейчас крайняя нужда в таких людях.
— Отлично! — еще раз воскликнул Наконечный. — Так почему бы вам, пан сотник, не отправиться к Мордалевичу завтра же?
— Я готов, — ответил Щербина, — но хотелось бы знать, кто такой этот Мордалевич, что представляет его курень и почему именно там сейчас нужда в надежных людях.
— Ну, это конечно, конечно, — согласился помощник председателя Цупкома. — Данила Степанович вам все объяснит.
Коротюк кивнул в знак согласия и добавил:
— Я бы только просил отсрочить отъезд пана сотника на два-три дня. Есть у меня, хоть и небольшое, но важное дело, в котором я надеюсь на помощь Игната Николаевича.
— День-два? — переспросил Наконечный. — Ну, что же, отсрочка наступления, о которой мы, конечно, сожалеем, позволяет нам такую роскошь.
— У меня к вам просьба, сотник, — медленно промолвил Коротюк, когда они со Щербиной вышли из «кабинета» Наконечного. — Нужно встретиться с одним вашим однополчанином…
— И что? — с усмешкой спросил Щербина.
— …И ничего, — невинно заметил Коротюк. — Встретиться поздороваться, поговорить масок и отправиться к Мордалевичу. Только и всего.
— Ну да, только и всего, — открыто усмехнулся сотник, — в прятки со мной играете, пан ротмистр. Оторвете от дела на двое суток — только и всего. А что я буду делать это время? Медовуху у Комара пить?
— Помилуйте, пан сотник, о какой игре вы говорите? — возразил Коротюк. — Откровенность на откровенность. Ваши мандаты не вызывают сомнений. Что касается загрузки на время вынужденной стоянки, то у меня единственная просьба — перепишите на отдельном листе прекрасное обращение генерала Тютюнника, которое вы заучили наизусть. Прекрасное обращение! — повторил начальник разведки, необычно многословно и чувствительно для себя. — Я вам откроюсь, чтобы вы не сомневались в нашем отношении к вам. Недавно, с месяц тому назад, к нам пришел новичок, судя по прошлому — ваш сослуживец. Не нравится он мне что-то.
— Ну, что же. Встретимся. Ладно, — миролюбиво пробурчал Щербина. — С однополчанином встретиться — это дело хорошее… Или вы — что? — подозреваете его?
— Не скажу, чтобы мы его подозревали, но на вашу помощь надеемся.
— Ладно, ладно.
Простившись со Щербиной, начальник разведки Цупкома внимательно вчитался в написанный сотником текст, мысленно ругая себя: «Стареешь, Данила, стареешь. Нервничаешь. Бестолковое дело затеял. Знаешь ведь, что чрезмерная бдительность чаще всего от неуверенности бывает, а тогда самое обычное дело — промахнуться».
Он еще раз припомнил каждую деталь встречи со Щербиной. Конечно, сотник не показал себя знатоком подробностей жизни руководящих деятелей ставки, но он, по всем приметам, вообще бирюк, служака, не любящий сантиментов. И сам-то Коротюк, кстати, сильно недолюбливал тех хлыщей, которые готовы со смаком пересказывать очередные сплетни о житье-бытье начальников, а вот деловой информации, идущей от таких знатоков, доверять рискованно. Смутило Коротюка и словечко «хлопцы», которое сотник приписал помощнику Петлюры. Коротюк около года служил под началом генерала Тютюнника и навсегда запомнил, с каким нажимом и рыком произносил тот свое обычное напыщенное «братья», а вот интимное «хлопцы» никак к нему не шло. Это были, разумеется, мелочи. «От лукавого, от лукавого мои выдумки, и прав этот сотник — надо немедленно отправлять его туда где назревает реальная опасность, — к Мордалевичу: этот умничающий учителишка того гляди распустит свое воинство по хатам», — ругал себя Коротюк, и ему казалось, что он становится похожим на тех педантов-штабников, которые, стремясь к идеальной обработке мелочей, нередко просматривают главное.