— Если вы хотите быть понятым, то обратитесь к Мишке Кривому или Бугаю.
— Ваш издевательский тон неуместен. Вы сами знаете, как я отношусь к этим головорезам.
— И все-таки принимаете в отряд.
— Да поймите же вы, военный человек! Такова логика борьбы.
— Логика, говорите. Ну, а цель борьбы? Самостийная, мужицкая, народная Украина? Так?
— Не читайте мне политграмоту, пан сотник.
— Да, пан учитель, я понимаю, что политграмоту вы знаете. Каутского, поди, всего проштудировали. А с Мишкой Кривым все-таки якшаетесь.
— Дался вам этот Мишка! Сейчас он есть, а завтра он не нужен.
— Ага! Логика борьбы? Вешать большевиков и мирных селян будет Мишка, а вы останетесь чистенькими? И снова пойдете преподавать детишкам историю. Что же вы будете им рассказывать об атамане Юрко Мордалевиче?
Мордалевич остановился и пристально посмотрел в глаза своему спутнику.
— Странные речи слышу я от эмиссара Петлюры. Что вы хотите всем этим сказать?
— Я хочу сказать, что вы односторонне понимаете логику борьбы. У вас выходит: раз с каждым днем движение слабнет и разлагается, надо поторопить выступление — и будь что будет. Между тем есть и другой вывод из логики повстанчества: пойти на мировую с Советской властью.
— Все это теория, пан сотник. Я ее понимаю. Но что вы посоветуете практически как представитель ставки?
— Я советую второе, и не как представитель ставки, а как представитель Советской власти. Говоря точнее — украинской ЧК и ее председателя Манцева, который поручил мне передать вам следующее: если вы и ваши люди явитесь с повинной и сложите оружие, то будете освобождены от уголовной ответственности и получите возможность вернуться к мирному труду… Да не хватайтесь вы за револьвер, атаман! Это сделать вы всегда успеете — не так ли? Давайте лучше поговорим о деле. Вы — умный человек и давно уже разобрались в обстановке. Я хочу вам только помочь принять решение, к которому вы давно подготовлены. Мишке Кривому мужицкая республика не нужна, ему нужна анархия. Надежды на Петлюру? А что может Петлюра со своими несколькими тысячами солдат, оборванных, голодных, сидящих в лагерях для интернированных. Да и хочет ли он той же республики, о которой мечтаете вы? Для чего же тогда кормить вшей в лесах? Чтобы Украина досталась интервентам?
Андрей умолк. Молчал и Мордалевич…
Хотя Виноградский и предполагал, что может наступить момент, когда откровенное объяснение с Мордалевичем станет неизбежным, но сегодняшнее признание все равно получилось неожиданным. Однако дело было сделано, и теперь, пользуясь затянувшейся паузой, Андрей анализировал свой поступок, размышлял, не поторопился ли, не совершил ли непоправимой ошибки. Нет, ошибки, кажется, не было, даже если Мордалевич не примет предложения. Что оставалось делать? Воспрепятствовать выступлению банды было необходимо. Андрей сообразил, что, обнаружив чекиста в полномочном представителе Цупкома, Мордалевич должен, по крайней мере, потерять уверенность в успехе своего плана. По правде сказать, втайне Андрей рассчитывал даже на большее — на то, что сумел переубедить атамана. Но это была надежда, может быть, даже желание, которое просто-напросто хотелось принять за осуществимую реальность. Между тем, это смутное и дерзкое ожидание было не так уж далеко от истины.
Вопрос Андрея, что означали слова Мордалевича о «Вандее», пришелся в самую точку.
Те несколько дней, когда Мордалевич по вечерам оставлял своего гостя одного, стали для атамана мучительными. Эмиссар Петлюры и Цупкома не только не придал ему уверенности, но, напротив, своими неопределенными ответами и въедливыми вопросами еще больше разбередил душу Мордалевича. В одну из поздних своих прогулок по лесу, когда уже совсем стемнело и он, не видя дороги, отпустил поводья, потому что знал, что конь сам найдет дорогу в лагерь, его вдруг окликнул дискант любимца Тараса. То невесть почему вскрикнула вдали какая-то птица — Мордалевич не понял какая и не стал догадываться, потому что услышал в этом крике именно Тараса, не самого смышленого, но самого голосистого и наивного из своих последних учеников. Именно его, когда оставалось время от урока или когда просто хотелось услышать любимые строки, просил бывший учитель:
— Тараско, иди почитай «Каина».
Мордалевич любил, когда поэму Франко «Смерть Каина» читал именно Тарас, хотя учитель так и не смог научить своего любимца тем немногим правилам декламации, которые знал сам.
Мальчик читал поэму однотонно, на изначальной звонкой ноте, как бы со стороны и явно не понимая и не переживая всего ее смысла.