Тем временем усилия Борко увенчались успехом: — огонь в печи разгорелся, повеяло теплом.
— Спасибо, матушка, — поблагодарил Борко печь, — спасибо за тепло и ласку.
Так принято у вендов: печь, очаг — это жилище бога Земного Огня. Ему тоже дадут положенную жертву, без этого нельзя. Огонь священен…
— Я утром кабанчика подстрелил, — сообщил Борко. — Выпотрошил сразу, он внизу лежит. Нести?
— Тащи, Борко! Скорее тащи! — обрадовался Милован. — Уха-то ушла! Небось водяной ее сейчас уминает! Сейчас мы кабанчика запечем, да не просто так: а с чесноком, с перцем! Луком пересыплем. Не хуже чем на костре получится.
Милован, ровесник Борко, еще по весне ходивший с ним в отроках, постоянно испытывал легкий голод. Конечно, под их помещением кладовая, и под нее отведен аж целый ярус, там всего полно, год можно безбедно жить — никуда не выходя, но… Там ведь все про запас приготовлено, яства хоть и вкусные, но холодные. А Миловану хотелось чтоб с пылу, с жару! Он еще на берегу, перед мороком, у котла с ухой вертелся, чуть не приплясывал. Милован в нетерпении вскочил.
— Где кабанчик? Я щас мигом сбегаю!
Борко прикрыл устье печи заслонкой. Чтоб бог земного огня Агуня, войдя в силу, не швырял головешки, не гневался, что еще не получил положенную требу.
— К моему седлу кожаный мешок приторочен. Там кабанчик, в холстину укутан. Да погоди, Милован, я сам схожу. Жеребцов заодно гляну. Ну что, други! Готовим кабанчика? А, Любомысл? Поможешь?
Любомысл одобрительно кивнул.
— Тащи толстомясого! Я вас научу, как кабанчика в глине запекать, без всяких вертелов.
— Да он еще худенький, весенний. Сала не нагулял, какое там мясо. — Поднявшись, Борко скоро направился к спуску.
— Ничего, и такого съедим, — залучился морщинами Любомысл. — Тащи, хлеб за брюхом не ходит. Да, Борко! Глянь, что там в кадках да бочонках. Поищи хлебного вина. Больным дадим, да и сами в меру попользуем. Не помешает.
Тем временем, Велислав уже обдумал, что делать дальше. Тронул за плечо Прозора.
— Прозор, давай наверх сходим. Глянем, что на белом свете, да на Гнилой Топи творится. С твоими глазами все увидим.
Польщенный Прозор вскочил. Простодушному великану нравилось, когда вспоминали о его чудесном даре: дело в том, что Прозор видел в кромешной тьме так же ясно, как и при ярком свете.
— Пошли! Что бы вы без моих-то глаз делали? Вижу я, конечно, ой-ей-ей! Сейчас все увидим!
— Ребята! — настойчиво-твердо сказал Велислав. — Пока мы наверху высматривать будем, вы прикройте все бойницы ставнями. Чую я, что это еще не конец.
Велислав наполовину вытащил из ножен и с шелестом вогнал обратно меч. Через левое плечо накинул тул со стрелами. Вытащил из налучья лук, щипнул тетиву. Прозор тоже проверил оружие. Оно подстать великану: меч длиннее, лук на локоть выше, чем у других дружинников, шестопер тяжелее. На левые руки дружинники надели защитные щитки: все-таки лук — это основное оружие. Лучше вендов из лука никто не бьет. Щиток сбережет руку.
Воины, поднявшись по скрипучей пологой лестнице, выставили пол-створки просмоленного дубового люка. Весь люк открывать ни к чему — не дружина наверх выскакивает. Неуловимыми тенями венды выскочили на каменную площадку, створку за собой опускать не стали — это путь для отхода. По помещению прошла волна ночной сырости.
На крыше дружинники преобразились. Куда девались два, вроде бы спокойных, неторопливых человека. Сразу же обострились все чувства: уши улавливали малейший шорох, дальний плеск речных волн; глаза ловили отсвет луны над деревьями — не мелькнет ли где неясная тень. Тела напряжены — готовы вжаться в камень, ноги чуть согнуты — готовы к прыжку. Лесные звери на охоте, и только! Венды, охотники!
Дружинники огляделись: на крыше и округ башни пока все спокойно. Велислав пошел к каменному зубчатому ограждению, Прозор на другой край крыши. Надо все осмотреть.
Прозор безоговорочно доверял своему другу. Вот и сейчас он знал — Велислав что-нибудь придумает! Найдет ответ, разъяснит, что произошло на отмели. По-другому и быть не может! Не впервой Велиславу отводить беду от их страны — Альтиды, от родных вендских лесов. Счастлива и спокойна страна, у которой есть такие защитники. Не страшен ей неведомый враг.
На вид Велиславу немногим за тридцать. Но, несмотря на не столь уж почтенный — по меркам старожилов — возраст, дружинник, вот уже как десять лет, носил средь соплеменников почтительное прозвание — Старой.