— И руку противнику легко сломает, и ногу, — сказал Велислав надевая пояс и защелкивая увесистую пряжку. — Меч можно вырвать, копье перибить. Много чего сделать можно, главное умение.
Борко и Милован растеряно переглядывались. До старших товарищей им еще ох, как далеко?
— Ладно, игры в сторону, — сказал Прозор, — серебра у тебя нет, Борко. А мне что-то вещует, что Любомысл прав — в нем все дело, оно от нежити оборонило. Чем же ты спасся, что сейчас не на лавке в беспамятстве лежишь, а бодрыми ногами бегаешь?
Борко растеряно развел руками: «Ну нет у меня ничего, что вы хотите, где я его возьму?»
— А ты отрок подумай немного! — с легкой ехидцей сказал Любомысл. — Что на вас, княжеских дружинниках, серебром гнушающихся надето? А?
Борко и Милован оглядывали друг-друга. Что увидел Любомысл, и что не видят они?
— Кольчуги… не снимая носим: приучаемся, чтоб потом не тяжко было. Меч у каждого. Так мечи простые: черена без затей, сам видишь. Еще красу не навели; ножи боевые. Все вроде, из оружия при нас ничего нет.
— А причем тут оружие, молодцы? Я не про него речь веду. На плечах у вас что, кроме голов ваших разумных?
— Плащи дружинные.
— Вот то-то и оно, что плащи, — торжествуя молвил Любомысл. — Вы как дружинниками стали, так и не снимаете их. Ну, в холод, понятно… И ночью плащ тоже греет, а вот на солнышке, на жаре, что сегодня была? Помню, как красовались, когда вас в дружину приняли! Грудь крутая, в кольчужной броне; шлемы начищены — аж глаза слепят; ноги расставлены — в сапогах расшитых, руки за поясами, плащи колышутся! Не подходи!.. Селезни, да и только! В счастье свое поверить не могут, — фыркнул Любомысл. — Ладно, такое один раз в жизни бывает, что тут скажешь. Понимаю, вам перед красными девицами, да перед простыми мужиками погарцевать, ой как хотелось! Мол, смотрите: мы хоть еще и молодые, но уже в княжеской дружине состоим — ох, и не простые мы парни, любуйтесь на нас, почитайте и опасайтесь.
— Да хватить тебе загадками говорить… — раздраженно бросил Борко. — Туману навел, Любомысл! И так настрадались сегодня, а тут еще ты жару поддаешь! Да, плащи дорогие, покрасоваться лестно, но дороже то, что с княжеским знаком они, с рысью.
Тут Борко замолчал на полуслове, чуть приоткрыл рот и оторопело глянул на Милована. Друг ответил таким же ошарашенным взглядом. Видно — обоих молодцев разом осенила одна и та же догадка… Как все просто!
— Ты что, Любомысл, — растеряно протянул Борко, — хочешь сказать, что вот эта рысь? — Не договорив, он ткнул пальцем на дружинный символ, что был вышит на правом плече. — Вот она.
— Вот именно, рысь! Серебром она расшита, серебряной нитью! Нить хоть и тонкая, но весу в ней немало, вот она нежить и отпугнула! Да-а, — качал головой Любомысл: — Вы по молодости даже в жару в этих плащах паритесь, не снимаете. Людям на смех. А вот они, — Любомысл указал на занавесь, за которой лежали больные безмолвные воины, — плащи скинули, прежде чем на берег пойти. Пекло-то какое днем стояло, даром, что весна! Только Велислав не снял, Прозор, княжич и ты с Милованом. Ну, вы привычные… А мне плащ не полагается, я не дружинник. Так что благодари Борко праматерь-Рысь, заступницу родовую.
— И гордыню непомерную, что плащ снимать не позволила, — добавил Прозор и засмеялся.
Другого объяснения, почему Борко не тронула непонятная хворь, нет.
Положа серебряную гривну на стол, Велислав вытащил тяжелый засапожный нож.
— Думаю нарубить ее на части, и каждому хворому кусочек на шею повестить, раз так дело обернулось. Конечно, — Велислав невесело усмехнулся, никто с собой денег в лес не взял, в походе они не к чему… В любой вендской деревне нас приветят, и за обиду почтут, если серебро и золото предложим. А так… Все знают, что достаточно чуток меди, да — мало ли какой случай выпадет: пару-другую золотых монет. Место немного занимают, пусть будут. Золото купцам таскать в радость, не княжеским дружинникам. Что скажешь, Любомысл? Рубим гривну, вешаем?
Старик кивнул — мудро придумано! — что тут скажешь. Пройдя к своей суме, достал из нее длинный шнурок, и стал резать его на части.
— Руби, Велислав! Все из-за того, что люди серебром пренебрегать стали. Раньше оно дороже золота ценилось. По миру ходило, и нежити меньше бесилось. Боги велели серебро любить! Не просто так его ценили, — досадливо изрек Любомысл. — Серебро, оно и есть серебро: вода в серебряной баклажке не портится и та же водка в резной серебряной чарке совсем другой вкус и дух имеет.
— Ну это ты загнул, Любомысл! Какой там особый вкус и дух?! — перебивая друг-друга завопили Милован и Борко. — Глаза на лоб лезут, а после того, как выпьешь, так плохо, так плохо!!!