Въ 1824 году пріѣхалъ въ Петербургъ князь Василій и первымъ долгомъ счелъ поговорить съ бабушкой объ опредѣленіи ея сына. Князь предлагалъ мѣсто по статской, дядя бредилъ военной службой. Переговоры и споры длились долго и окончились ничѣмъ. Планы дяди улыбались бабушкѣ. Она уже давно скучала объ аристократическомъ обществѣ; теперь передъ нею мелькнула надежда, хотя со временемъ, войти черезъ сына въ родной кругъ, и радовала ее дядина пѣсня; «мои друзья похлопочутъ обо мнѣ, послужу нѣсколько мѣсяцевъ юнкеромъ въ гвардіи, а потомъ надѣну эполеты и, наконецъ-то, сброшу съ себя это проклятое мѣщанское званіе…» Катастрофа 14-го декабря разрушила безумные планы; въ слѣдующемъ году дядя уже не могъ найти ни одного изъ своихъ друзей: большинство изъ нихъ погибло въ арестантскихъ ротахъ и ссылкѣ. Пришлось опять обратиться къ князю съ просьбою о мѣстѣ.
— Высѣчь бы нужно прежде твоего сына, — сказалъ князь:- а потомъ дать ему мѣсто.
— Ну, сѣчь-то его мое дѣло, а вы, князь, похлопочите о мѣстѣ! — отвѣчала бабушка.
Князь и не думалъ совсѣмъ о томъ, что говорилъ, но, видя противорѣчіе, уперся.
— Нѣтъ, ma soeur, прежде высѣку, а потомъ опредѣлю.
— Что съ вами, князы Пьеръ не дитя, и кто же позволитъ вамъ его сѣчь? — испуганнымъ голосомъ проговорила бабушка.
— Не дадутъ высѣчь — мѣста не дамъ!
— Богъ съ вами и съ вашимъ мѣстомъ, если такъ! — почти плача, говорила бабушка.
— Мало того, что мѣста не дамъ, но и пенсію прекращу, и братьямъ закажу, чтобы не давали. И умирай тогда со своимъ тунеядцемъ голодной смертью. По міру пойдете, гроша не брошу! — уже не говорилъ, но гремѣлъ князь.
Вспомнила бабушка разобранный по кирпичу наслѣдственный домъ и струсила. Она плакала, руки цѣловала у брата, ничего не помогло.
Ну, и позволила она высѣчь дядю. Дался ли онъ? Дался! И больно, очень больно его высѣкли; но все же черезъ полгода онъ вышелъ въ отставку и болѣе не вступалъ въ службу. Напрасно только потѣшилъ князь свою душеньку.