Наконецъ, послышался звонокъ. Первый часъ кончился, на десять минутъ ученикамъ давалась свобода. Въ классѣ начался шумъ и гамъ. Шумѣли болѣе всего около меня. Вопросы о достоинствѣ моего сукна, сопровождаемые щипками, и насмѣшки надъ приглаженными волосами сыпались градомъ, и уже не одна рука прогулялась по моей головѣ.
— Кто тебя вылизалъ — маменька или нянюшка?
— Почемъ аршинъ сукна на твоей курткѣ?
— Косой залпъ, давно ли ты изъ лѣсу?
Я сидѣлъ, какъ мокрая курица, я не зналъ ни одной фамиліи и не могъ ни у кого попросить заступничества и помощи. Розенкампфа не было въ комнатѣ. Вдругъ раздались крики: «масло жать, масло жать изъ новичка!» вся ватага бросилась на скамью, гдѣ я сидѣлъ, и меня приперли къ стѣнѣ. Въ минуту появился Розенкампфъ.
— Охота тебѣ сидѣть тутъ! — сказалъ онъ мнѣ:- здѣсь оглохнуть можно и жара нестерпимая, въ коридорѣ лучше.
Онъ взялъ меня за руку и провелъ сквозь толпу шумѣвшихъ школьниковъ въ коридоръ. На моихъ глазахъ были крупныя слезы, въ воображеніи рисовалась страшная картина выжиманья изъ меня масла. Я всхлипывалъ.
— Какой ты трусъ и неловкій! — польстилъ мнѣ Розенкампфъ, когда мы вышли въ коридоръ, и его лицо исказилось опять гадкой, недѣтской усмѣшкой. Онъ, кажется, жалѣлъ, что спасъ меня отъ выжиманья масла, хотѣлъ теперь насмѣяться надо мною. — Недостаетъ только, чтобы ты разревѣлся и пошелъ бы жаловаться на товарищей, — говорилъ онъ.
— А развѣ вы не плакали, когда васъ щипали и масло изъ васъ жали?
— Я никогда не плачу, я не такая баба, какъ ты.
Мнѣ стало досадно, и я поспѣшилъ идти обратно въ классъ.
— Не расплачься! — крикнулъ мнѣ вслѣдъ Розенкампфъ и засмѣялся.
Нѣтъ, Саша не расплакался бы, потому что въ первый разъ въ жизни онъ былъ золъ на всѣхъ и на все. Ему самому хотѣлось побитъ кого-нибудь, больно побить, чтобы слышать крики о пощадѣ, видѣть чужія слезы. Скверное, еще незнакомое чувство было у него на душѣ, и если бы ему попалось въ эту минуту самое беззащитное животное, онъ прибилъ бы и его, растопталъ бы своими ногами и звонко захохоталъ бы, услышавъ его стоны. Никогда послѣ не возвращалось ко мнѣ это звѣрское чувство, но воспоминаніе о немъ осталось въ моей памяти, и теперь я чувствую, что я способенъ къ нему такъ же, какъ мой отецъ, какъ всѣ чисто-русскіе, безъ примѣси чухонщины, люди.
Впрочемъ, поколотитъ я не успѣлъ никого, потому что въ классъ вкатился новый учитель.
IX
Продолженіе
Я сказалъ: вкатился, ибо этотъ учитель болѣе походилъ на пивной котелъ, на барабанъ, на бочку, чѣмъ на существо, сотворенное по образу и по подобію Божію. Первый звукъ, произведенный этимъ созданіемъ, была звонкая оплеуха. Ее получилъ мальчуганъ, которому учитель отдавилъ въ дверяхъ ногу. Послѣ звука оплеухи послѣдовалъ оглушительный чохъ, звукъ, похожій на ударъ палкою въ сковороду. Потомъ началось сморканье, не менѣе звучное и раздирающее слухъ; при процессѣ сморканья большой платокъ учителя принималъ форму трубы… Въ классѣ царствовала тишина могилы, можно было услышать полетъ мухи, но, кажется, и мухи присмирѣли и забились въ углы. Только шелестъ листовъ школьнаго журнала, медленно переворачиваемыхъ учителемъ, нарушалъ эту мертвую тишину, и въ ней было нѣчто зловѣщее. — Скверно, когда дѣти сидятъ такъ тихо въ классѣ.
— Герценъ! — сказала бочка, носившая фамилію Бейтмана.
Къ каѳедрѣ подошелъ бѣлокуренькій нѣмецъ; онъ, видимо, робѣлъ. Бочка пристально и медленно обвела его глазами и, кажется, осталась довольна, сдѣлавъ мысленное заключеніе: не знаетъ!