Я заплакалъ.
— Не плачь, Саша! бабушка не преступница и не въ крѣпости; ее просто посадили въ домъ, гдѣ содержатся люди, не заплатившіе своихъ долговъ! она очень много задолжала, — объяснилъ мнѣ отецъ.
— Такъ надо заплатить за нее, папа; ты заплатишь?
— Нѣтъ, Саша, я не заплачу; у меня нѣтъ столько денегъ, — сказалъ отецъ.
— Я, я не она, надѣлалъ долги! Я застрѣлюсь, застрѣлюсь! — вопилъ дядя, стукаясь годовою о столъ и теребя себя за волосы.
— Эта комедія начинаетъ надоѣдать, — замѣтилъ отецъ.
— Комедія? Комедія? Какъ ты осмѣлился это сказать, мужикъ, безчувственное животное? — крикнулъ дядя и со сжатыми кулаками подбѣжалъ къ отцу.
— Ты съ ума сошелъ! — холодно сказалъ отецъ и неторопливымъ движеніемъ руки оттолкнулъ дядю на диванъ.
Я никогда не видалъ отца столь хладнокровнымъ и страшнымъ въ одно и то же время. Въ его глазахъ промелькнулъ какой-то зловѣщій, нехорошій огонь, заставившій меня вздрогнуть. Въ это мгновеніе отецъ былъ похожъ на звѣря.
— Я тебѣ еще разъ повторяю, — заговорилъ онъ, дѣлая ударенія на каждомъ словѣ и произнося ихъ медленно: — это комедія — слышишь ты: комедія, и невыносимая. Теперь не время ломаться. Надо хлопотать и выкупить несчастную мать. Надо съѣздить къ вашимъ аристократамъ, обить пороги и вымолить деньги.
— Голубчикъ! я не могу, я никуда не поѣду, хоть ты убей меня. Лучше умереть, а не ѣхать! — проговорилъ дядя плачевнымъ тономъ.
Бѣднякъ присмирѣлъ и былъ жалокъ въ эту минуту.
— Я пойду, — сказала матушка и пошла одѣваться.
Отецъ снова заходилъ по комнатѣ, дѣлая большіе шаги и хмуря лобъ.
— Добрая женщина Соня! — сказалъ дядя по уходѣ матушки.
— Добрая! рѣшилась унижаться за васъ! Что вы ей? Родня!.. Къ чорту всѣ родственныя отношенія, если они приносятъ одни страданія! Вы жили, баклуши били, мотали, а эта добрая должна за васъ кланяться? И кому, и для чего? — торопливо и съ страшной злостью, почти задыхаясь, говорилъ отецъ.
Наконецъ, онъ остановился передъ дядей.
— Прошу тебя, Петръ Ивановичъ, уйди ты домой! Теперь мнѣ не по себѣ, за себя я не могу поручиться…
Отецъ снова заходилъ по комнатѣ. Дядя взглянулъ на его лицо и поспѣшилъ уйти…
Страшно гремѣлъ въ этотъ вечеръ отцовскій молотокъ, точно отцу хотѣлось разбить все вдребезги. Когда матушка возвратилась, отецъ уже былъ совершенно покоенъ и ласково, крѣпко пожалъ ея руку.
— Есть толкъ? — спросилъ онъ.
— Есть, — отвѣчала матушка, и оба замолчали; онъ не разспрашивалъ, она не разсказывала о томъ, что и какъ сдѣлалось.
Что вынесла матушка въ этотъ день, объ этомъ и говорить нечего. На колкости и обиды оказались щедрыми всѣ, денегъ же не давалъ никто. Старшій братъ бабушки сказалъ матушкѣ:
— «Сама себя раба бьетъ, если худо жнетъ! Не стану же я оплачивать долги сестеръ; этакъ, пожалуй, никакого капитала не хватитъ. Ну, если бы у меня десять сестеръ было и всѣ-то задолжали, чѣмъ бы я тогда уплатилъ ихъ долги? Да говорите же, чѣмъ? А?» Онъ долго добивался отвѣта на этотъ глубокомысленный вопросъ и, наконецъ, заключилъ:- «Пенсію за два мѣсяца впередъ я охотно выдамъ, а больше ничего не молу сдѣлать». Послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ и трудныхъ попытокъ матушкѣ удалось устроить дѣло. Генеральша Звѣрева согласилась заплатить за бабушку 500 рублей долгу, но съ условіемъ, чтобы бабушка прожила у нея два года въ качествѣ компаньонки. Старухи были давно знакомы и, уѣзжая за зиму въ деревню и потомъ за границу, Звѣрева была рада взять съ собою знакомаго человѣка, умѣющаго болтать на французскомъ языкѣ о нашей старинѣ и играть въ пикетъ. Начались переговоры съ бабушкою; она отвѣчала: хоть въ могилу, но вонъ изъ тюрьмы!
Черезъ недѣлю я увидѣлъ ее. Она посѣдѣла, глаза стали тусклы, вѣки припухли и покраснѣли, походка сдѣлалась неровною. Эту женщину, смотрѣвшую още за нѣсколько дней надменною царицею, нельзя было узнать. Грустно обняла она отца, мать и меня и долго, нѣжно цѣловала мою голову, всматриваясь въ мое лицо.
— Быть-можетъ, мы никогда не увидимся, Шурушка! — говорила она мнѣ.
Никакихъ наставленій насчетъ манеръ, никакихъ воспоминаній о недавнемъ прошломъ, ни одного пророчества о моей блестящей будущности не сорвалось съ ея языка. «Да благословитъ тебя Богъ!» было теперь ея единственнымъ пожеланіемъ, сказаннымъ мнѣ, и набожно перекрестила меня ея дрожащая рука.
Бабушка уѣхала со Звѣревой въ деревню и оставила дядѣ всѣ свои пенсіи. Дядя тоже скрылся отъ васъ, о немъ долго не было ни слуху, ни духу. Только черезъ полгода услышали мы случайно, что онъ путешествуетъ по Россіи, ищетъ мѣста управляющаго или невѣсту. Наша семья уменьшилась, два актера сошли на время со сцены. Отецъ и мать потужили о судьбѣ бабушки, и оба благодарили Бога, что Онъ избавилъ меня отъ грозившей опасности; они не знали, что сѣмя, брошенное въ мою молодую, воспріимчивую душу, еще принесетъ свой негодный плодъ.