Два века назад людям, нарушившим закон, был дан выбор. Многим негодяям посчастливилось избежать острога, каторги и петли, испытать удачу за проливом святого Антония, но в церковных хрониках нет ни единого слова о том, что некоторые поселенцы столкнулись с неизведанным, оставив после себя пустые деревни и села.
Часть I
Поганое начало паскудного дела
Глава 1
День иссяк.
Рейн ударил по струнам. Мужчины оживились.
– Ну, сыграй чего, не то закиснем… – буркнул Аарон.
– Инструмент, дери его в гузно, дрянь…
Горст зажал ноздрю указательным пальцем и высморкался.
– Найди лучше, умник.
– Если когда-нибудь вернемся в Нортмар, найду. Здесь с музыкой паршиво.
– Здесь со всем паршиво, – сказал Аарон. – Я не против вернуться, а, Горст? Вернемся? Я и выжрал бы, и по бабам прогулялся.
Горст знал, что Аарон не может вернуться в Нортмар, и догадывался – здоровяк тоскует по дому.
– Прогуляйся по оддландским курвам, – Горст наконец стянул с шеи стальной ворот и принялся стягивать сапоги. Поморщился. Стоптанная некогда ступня не давала о себе забыть. – Болит, сука.
В избе паромщика их было трое. Мужчины в потрепанной одежде. Они всем походили на отпетых разбойников, и каждый путник, что видел их на большаке, предпочитал не рисковать жизнью, сворачивая с дороги. Сам паромщик был связан и, лежа в сарае, обреченно ждал утра, когда его потащат за жабры ко двору барона Дидерика Ланге. Лютня принадлежала ему, деньги, что он закопал за домом, ему не принадлежали. Паромщик сопротивлялся, но был быстро избит и связан. Ему говорили, что не стоит бегать от выжлятников, говорили, а он не слушал.
– Рейн, – Горст, старший в отряде, был спокоен, но это спокойствие не сулило ничего хорошего, – ты будешь играть или нет?
– Он у нас в менестрели заделался. Ценитель ладных инструментов.
– Аарон… Не ты ли мычишь какую-то нескладную дрянь всякий раз, когда остаешься один? – Рейн одарил приятеля ехидной ухмылкой.
Горст улыбнулся. Его улыбку было сложно заметить за густыми усами. Но голос старшего слегка изменился. В нем стало меньше стали.
– Это так. Аарон частенько поет. Готов спорить, что в былые деньки он пел чаще.
Аарон одарил напарников скверной улыбкой, но отвечать Горсту не стал, для ответов у него был младший в их ганзе – Рейн.
– А ты не ломайся. Я ж тебя не на сеновал зазываю. Пой давай.
– Я тебе не баба, чтоб ломаться.
– Ты не баба, – согласился Горст, – ты хуже. Играй, глядишь и я усну под твое мычание.
– Пошли вы оба… – Рейн положил лютню на колени и размял пальцы. Затем вновь взял инструмент и, топая в такт еще не сыгранной мелодии, поймал на себе довольный взгляд Аарона. Он собирался петь его любимую песню. Взял паузу и ударил по струнам:
Не греет душу путника аристократа двор.
Не нравится бродяге крепкий частокол.
Не ветер в поле, не камыш, что шепчет на пруду.
Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему.
– А-ца-ца! А-ца-ца! – подпевал Аарон и в такт музыке стучал ладонями по ляжкам. – Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему!
Не греет душу стражника бродяги хитрый взор.
Не нравится десятник злой и господина двор,
Не кислой браги дрянной вкус, не цены на жратву.
Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему.
Горст глядел на Рейна. Многие говорили, что с этим парнем он хапнет горя. Своенравный, хитрый… Горста предупреждали и еще будут предупреждать. Будут припоминать, что Рейн не чист на руку и жульничает в кости. Будут говорить разное, а Горст будет слушать и посылать всех к такой-то матери. Он был уверен в своих парнях. Он держал их в черном теле, а они держались. Старший выжлятник знал – парни его не подведут, если потребуется, то будут стоять насмерть, если понадобится – примут верное решение.
– А-ца-ца! А-ца-ца! – веселился Аарон. – Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему!
Не греют душу девушки цветы из-под окна,
Что рвут для ней постылые мужчины со двора.
Не комплименты, не стихи, не песни в поздний час.
Мечтает девка в тишине побыть хотя бы раз.
– А-ца-ца! А-ца-ца! – Аарон отбил нечто похожее на дробь и воскликнул. – А, курва! И так ей не эдак! Зазноба, мать её итить.