Те десять шагов дались Эвжену ценой огромных усилий. Прежде он никогда не хоронил членов своей семьи, никогда не прощался с любимым человеком, глядя в осоловевшие глаза оного.
Эвжен не присутствовал при погребении матери, но отец как-то сказал ему: «Уходя к Отцу Переправы, твоя мама была прекрасна, чиста и спокойна. Когда-нибудь ты увидишь её и сам все поймешь».
Парень опустил Радку в холодную землю. Схватил пригоршню земли и, бросив, заговорил:
– Отец Переправы, пастырь и проводник… – начал было Эвжен, и голос Царицы настойчиво попросил его прекратить это.
Эвжен откашлялся, чувствуя, как сумерки сгущаются вокруг него.
– Прими в отцовские объятия этого заблудившегося во тьме человека, пронеси над водами Серебряной Реки его душу.
С недавних пор он знал – твари, виновные в ужасной судьбе его близких, имеют власть лишь над умами своих жертв. Знал, что тварям под силу запутать человека, перемешать его воспоминания и поменять местами правду и ложь. Прежде Царица шептала ему, мол именно она заставила лопнуть веревку, на которой его вешали люди из конного разъезда.
Солнце потухло окончательно. Эвжен понимал, что, обратившись к Отцу Переправы, он причинил страшную боль той, что стала частью его сознания. Той, что подарила ему так называемую удачу и второй шанс.
Закапывая тело Радки, он вновь и вновь мысленно возвращался к словам отца и не понимал, как тот мог поверить в этот столь неприкрытый обман.
– Я пользуюсь удачей, которую ты обещала отцу. Ты называешь это великим даром, ради которого стоит приносить жертвы, – обратился парень к своему мучителю, – ты называешь это великой честью. Я все правильно понял?
По его щекам текли слезы. Невозможно описать, какой ужас внушала одна лишь мысль заговорить с Царицей, а на то, чтобы делать это в таком тоне, прежде у него никогда не хватило бы смелости. Отец говорил, что перед погребением его матушка была прекрасна.
«Клирики говорят, что негоже предстать перед Отцом Переправы убогим и покрытым копотью грешного мира. Клирики делают состояние на продаже погребальных мантий и белых саванов, но та, что называла себя Царицей, чем она лучше паразитирующих на чужом горе священников?» – за подобные мысли о представителях Нортмарской епархии было принято каяться и сечь спину розгами. За озвучивание подобных мыслей полагался костер. То ли Эвжен знал, что пламя церкви Отца Переправы до него в ту ночь не доберется, то ли страх, привитый с молоком матери, не шел в сравнение перед почти животным ужасом, испытываемым перед незримой Царицей.
– Ты говоришь о великой чести, но посмотри, – его голос превратился в сдавленный хрип, –посмотри, какой она предстанет пред Отцом Переправы! Разве так положено?! Разве так справедливо?!
Ответа не последовало.
– А когда я закончу с Радкой, – произнес Эвжен, утерев грязной рукой щеки, – я похороню и отца. Достану его тело из этой ямы и передам его душу Отцу Переправы.
Сосны вокруг парня громко затрещали.
– Только посмей разрушить мой Холм, – наконец произнесла Царица, и голос её, отделившись от разума выпотрошенного горем человека, звучал со стороны треклятой ямы.
– Только потому, что ты попросила, – зло сплюнул парень и сжал кулаки, – только ради тебя.
3
Эвжен повторял свой прежний маршрут, но теперь его сердцем овладел не страх, а решимость.
Факел, не отсыревший лишь благодаря Отцу Переправы, освещал путь, треща, вгрызался во тьму, и тьма отступала. Дабы не пустить в свой разум незваных гостей, Эвжен молился, и казалось, что правая рука его сжимает не древко факела, а мозолистую, натруженную руку Отца Переправы.
Не единожды он не усомнился в правильности, праведности своих действий, но путь, прежде занявший совсем немного времени, затянулся, превратившись в бесконечное блуждание среди сосен. Подбадриваемый молитвами парень и не подумал, что те, против кого он объявил войну, те, чей Холм он намеревался раскопать и извлечь страшное содержимое из его смрадной вони, вовсю творили свои темные дела с изможденным рассудком несчастного.
Эвжен не мог знать, что незримая Царица водит его кругами. Не мог знать, что Хозяйка лишь тянет время. Парень не ведал, что именно в это самое время человек, которого звали Ансгаром, вёл своих выродков в пролесок.
4
Горст провел рукой по неглубокому порезу, оставленному гарротой старика. Кем бы он был, если бы не носил на шее стальной ворот?
В свете луны, пробившейся сквозь антрацитовую корку облаков, лицо старшего выжлятника выглядело пугающе спокойным. Горст наступил на смрадный бурдюк, и из оного со свистом вышли остатки воздуха.