Не помню, сколько по времени продолжались эти пытки - может, час, а, может, 30 секунд. Помню только, что каждое мгновение приносило мне жуткие муки.
В какой-то момент он остановился и, склонившись надо мной, прошептал:
- Закричишь - клянусь, я сразу же закрою тебя в частной психушке.
После этого он убрал руку от моего лица, направился к комоду и начал рыться на полках.
- Это тебе пора в психушку, - отсутствующим тоном сказала я. - Это ты болен и нуждаешься в помощи, а не я.
- Ниночка, дорогая, - нараспев проговорил Сергей, - даже если бы я действительно был болен, твоя репутация законченной сумасшедшей все равно сработала бы против тебя. Мне достаточно вызвать бригаду, показать, в каком состоянии спальня и твоя промежность, со слезами на глазах поведать душещипательную историю о том, как ты сначала пожирала сигареты, а затем начала мастурбировать рукояткой кинжала, и все - ты уже лежишь в палате, прикованная к койке. А потом я дам денег главврачу и попрошу держать тебя там вечность, без дополнительной проверки твоего диагноза. Ты сгниешь среди белых стен, под завязку накачанная транквилизаторами, а твои дети будут стыдиться твоего имени. У меня хватит денег, чтобы устроить тебе такую жизнь.
- Сейчас моя жизнь не лучше, - вяло отозвалась я. - Скажи мне одно: неужели ты сам не замечаешь, что с тобой что-то не так?
Сергей продолжал что-то искать в комоде.
- Со мной все в порядке, - сказал он. - Я просто пытаюсь хоть как-то разбавить наш пресный секс, раскачать такую же пресную, полумертвую тебя.
- Еще до рождения Глеба я предлагала нам попробовать секс-игрушки и помню, что ты тогда ответил. Дословно твои слова звучали так: «Для самого лучшего секса мне достаточно тебя одной».
Наконец Сергей нашел, что хотел. Он закрепил на моей голове ремень с шариком посередине, который следовало погрузить в рот. Затянув ремень потуже, муж убедился, что я не могу издать никаких звуков, кроме мычания, а затем принялся связывать мои конечности друг с другом с помощью специальной веревки. Я даже не пыталась сопротивляться. Во время манипуляций с шариком на ремне и веревкой, Сергей разговаривал со мной спокойным, будничным тоном. Это было похоже на исповедь психопата.
- Я прекрасно помню, что тогда сказал. Чистую правду. Мне хватало тебя одной не только в сексе, но и в других аспектах нашей совместной жизни. Ты была настоящим стихийным бедствием, неудержимой, как лед и пламя. Весь мир вертелся только ради тебя одной. Потому чтотытак хотела. Я восхищался каждым твоим движением, словом, вздохом. Ты была самим совершенством. Сильная, уверенная, упорная, со своим мнением. Но после рождения Глеба ты вдруг поплыла куда-то не туда. Размякла, как хлебный мякиш. Знаешь, каково это - жить с такой версией тебя? Невыносимо скучно. Никакой интриги. Ноль развития. Я каждый божий день захлебывался в этом болоте. Кто-то должен был попытаться привести тебя в чувство, понимаешь? Разумеется, я, как мужчина, взял всю ответственность на себя. Первое время мои методы, пусть и немного, но все же раскачивали этот безнадежный штиль, в котором застряла наша семья, но, когда на свет появился Валентин, ты в один момент деградировала до семидесятилетней старухи. Правда в том, Нина, что сейчас ты не вызываешь ничего, кроме жалости и презрения. Ты жалкое подобие той женщины, которую я любил. Теперь твоя задача - быть качественной домохозяйкой и девочкой для битья. И я не виноват в том, что теперь могу получить оргазм только нестандартными способами. В этом только твоя вина и ничья больше. А моя беда лишь в том, что патологическаяпорядочностьне позволяет мне отправить старую шубу на помойку и найти себе новую, во сто крат лучше. Мой удел - это ты, с этим ничего не поделаешь. Я выбрал тебя спутницей жизни, значит, дойду до конца. - В этот момент Сергей помахал у меня перед носом резиновым изделием гигантских, нечеловеческих размеров. - Но это вовсе не значит, что я до конца своих дней буду лишать себя удовольствия. Тебе, Нина, уже, наверное, не терпится узнать, чем мы займемся прямо сейчас. Я бы сейчас мог подробно обрисовать весь наш план, но ведь само действие звучит громче тысячи слов, верно?
Сергей улыбнулся, а я почувствовала резкую, нестерпимую боль сзади и тут же потеряла сознание.
Периодами я открывала глаза и снова уходила в небытие. Раньше я была убеждена, что в жизни нет ничего страшнее душевной боли, но в ту ночь все мое существо превратилось в один большой, пульсирующий болевой центр. Ту ночь я запомнила, как самую унизительную и болезненную в истории меня, как личности. В ту ночь я решила умереть.
Дождавшись, когда Сергей, насытившись экзекуцией надо мной, погрузится в сон, я накинула шубу прямо на окровавленную ночнушку, взяла из домашней коллекции бутылку элитной водки, достала из заначки вторую пачку сигарет, которую хранила в пакетике, на дне банки с манной крупой, и вышла из квартиры.
Шаг
Я не помню, как вышла из квартиры и начала подниматься по лестнице, но зато прекрасно помню, как каждый шаг отдавался болью. Низ живота простреливал с каждым движением, я чувствовала, как по ногам стекает кровь. Казалось, кто-то сначала вспорол мне брюхо, выволок наружу все внутренние органы, а затем грубо запихнул их обратно.
Оставляя на ступенях кровавые следы, я наконец достигла пункта назначения – общего балкона на последнем, тридцатом этаже. В лицо мне ударил холодный ветер, но почему-то было так жарко, что я даже не стала застегивать шубу. Откупорив бутылку, я отпила из горла. Оперлась руками о бортик балкона и посмотрела на горизонт. Ночь еще была хозяйкой и до рассвета оставалась как минимум пара часов.
До моего последнего рассвета.
Я все еще раздумывала, стоит ли мне его дожидаться или же лучше сделать все под покровом ночи. Я специально выбрала балкон, который выходил на улицу. Проснувшись, дети не смогут увидеть из окна свою мать, лежащую на снегу, а значит, это зрелище не будет сниться им потом в кошмарах. Я хотела оградить их от всего этого. Уж лучше пусть меня обнаружат случайные прохожие.
Я сделала еще несколько глотков и поймала себя на мысли, что не чувствую горечи алкоголя. Мне вдруг стало страшно, что я не пьянею. А опьянеть было просто необходимо, иначе последний шаг мне не одолеть. Я слегка перегнулась через балконные перила и с облегчением поняла, что уже изрядно захмелела. Голова кружилась, как на аттракционе, к горлу подступали легкие намеки на тошноту. Но нужно еще больше. Чтобы забыться и шаг дался легко, будто я просто переступаю порог. Чтобы мой полет был легким, словно я птица. Чтобы не чувствовать боли в конце. Хотя в тот момент боль меня уже не страшила.
Ветер был сильным, вился в моих волосах, сдувал слезы, которые сами собой катились из глаз. Я закурила. Горло пронзила боль – видимо, там остались повреждения после того, как Сергей пытался скормить мне пачку сигарет. Я закашлялась, слезы полились еще интенсивнее, живот скрутил спазм, а кровь вновь побежала по ногам несколькими струйками. Внизу, на улице, росли деревья. Они расплывались перед глазами, но четко выделялось одно высокое дерево прямо под балконом. Я снова отпила из горла - водка была ледяная. Мне подумалось, что, когда я буду лететь вниз, это дерево протянет ко мне свои ветви, поймает, обнимет и заберет далеко-далеко. От этих мыслей хохот непроизвольно вырвался из моего садящего горла.
«Скорее всего, я просто напорюсь на эти ветви. Они проткнут меня насквозь, и спасатели будут долго материться, пытаясь снять мою грешную тушу с дерева».
Отсмеявшись хриплым невеселым смехом, я подняла бутылку и сделала большой глоток. Через время мне снова стало смешно. Наверное, просто началась истерика. Я смеялась до тех пор, пока боль внизу живота не заставила меня упасть на колени и согнуться в рыданиях. Рыдая, я представляла себе, как люди поутру увидят на ветвях дереванечто, завернутое в шубу. А, может быть, меня вообще не сразу заметят, и я буду висеть какое-то время, исклеванная воронами.