Я поднялась по каменным ступенькам соседского крыльца и постучала в дверь бронзовой колотушкой. Район здесь зажиточный, благо книжное ремесло позволяет нашей семье оставаться в пределах внутренних стен города. Безопаснее только в цитадели и за высокими заборами частных резиденций.
Пока мялась на пороге, ожидая лязга запора и скрипа дверных петель, услышала знакомый голос:
— Светлого утречка вам, госпожа Равник.
Я перевела взгляд на молодого чародея, приподнявшего широкополую, но совершенно не остроконечную шляпу в приветственной жесте. На губах его играла не менее светлая улыбка, чем помянутое утречко, а длинная косица, спускающаяся на левое плечо, свидетельствовала, что о помолвке с родителями Милки он так и не договорился.
— И тебе того же, Лисан, — я не пожалела ответной улыбки. — Ты к Блайку?
— Неужели я так предсказуем? — он склонил голову к плечу и чуть прищурился, подражая зрелым, многое повидавшим мастерам колдовских дел, но попытка изобразить таинственность не удалась. Мешала память о том, как он ещё мальчишкой красил наш забор вместе с моим братцем. И как мама потом оттирала спиртом обоих, а этот паршивец пытался отхлебнуть.
— Ну, загадочности тебе точно недостаёт, — вскинула я чёрную бровь. — Он у себя. Поторопишься, перепадёт пара пирожков от Гвиды.
Парнишка благодарно кивнул и поспешил в нашу мастерскую.
Они с Блайком вместе проходили обучение в Академии магии имени Никодимуса Великого. В прежние времена в столь престижное заведение можно было пробиться лишь талантом, подкреплённым серьёзными деньгами. Сейчас достаточно просто денег и вовсе не таких серьёзных. Население поредело, залы лекториев опустели, так что ректорату приходится набирать всех, кто мало-мальски владеет грамотой и готов заплатить за приобщение к знаниям тайным и не очень.
Ну, а всякий, проявивший хоть малейшую одарённость может рассчитывать на бюджетное место, оплаченное из городской казны, ведь мало какая профессия сейчас ценится наравне с чародейством. К сожалению, Блайк так и не научился разводить огонь в очаге без кресала, зато усвоил десяток языков, что очень нужно в нашем семейном деле.
Проводив юного магика задумчивым взглядом, я снова взялась за дверной молоточек. «Тук-тук-тук!» — более настойчиво позвал тот. Но минуты ожидания вновь не закончились ни скрипом половиц, ни шарканьем дедовских тапочек по ним.
Я непроизвольно стиснула челюсти и начала теребить подвеску на цепочке, доставшуюся от мамы. Бросила взгляд на запертые ставни. Сегодня никто не отворил окна, но если старик так болен, это не удивительно. И всё же... часть меня уже вопила и билась в отчаянных конвульсиях, пытаясь отдать команду ногам развернуться и броситься прочь. Не надо мне туда... вот, ну, не надо...
Однако пальцы уже потянулись к скобе дверной ручки.
Сжались на холодном металле, потянули и окостенели, потому что дверь скрипнула: оказалось не заперто. Страх прокатился волной от пяток до макушки, по дороге иссушив ротовую полость и подстегнув сердечный ритм. Свободной рукой я невольно поправила наброшенный на плечи шарфик, хотя озноб не имел отношения к зябкому утреннему ветерку.
— Господин Даттон? — украдкой позвала я, не очень-то мечтая получить ответ. Хотя тишина оказалась ничем не лучше. — У вас тут дверь открыта, — снова заговорила я с потенциальным собеседником. — У вас всё хорошо, господин Даттон? — голос срывался, а туфли в нерешительности переминались у порога.
Никто не отвечал. В доме — темень.
Я совсем струхнула. Возник порыв оставить пирожки на тумбе у входа и свалить в родные пенаты от греха подальше. Но если человек в беде... Может, лучше позвать кого-то? Ну, вместе не так страшно... Хотя не хочется прослыть трусихой, которая начинает бить в колокола и кричать о пожаре, учуяв дым погашенной свечи. Нет уж, лучше сперва убедиться, что повод стоит тревоги.
Ну, а тревога та уже сотрясала поджилки вплоть до кишечных позывов.
— Господин Даттон, мне можно войти?
Опять слова ушли в темноту. Ничто в ней не двигалось, не дышало, не издавало звуков. Она пугала своей могильностью. Даже в колумбарии не возникает такого чувства. Нет, там, при созерцании ниш с урнами, появляется лишь лёгкая грусть о покинувших нас душах. Да голуби воркуют и косятся на незваного гостя, напоминая, что нелёгкая может забрать любого хоть сейчас. Но сами-то птицы живы. Они вьют гнёзда подле серого пепла наших близких. И обильно загаживают каменный мавзолей. Свидетельство победы жизни над смертью, блин.