— Николай, — услыхала она до предела сдержанный, мягкий, даже, наверное, ласковый рык очень, очень матерого медведя, — будем, значит, знакомы. Очень, значится, приятно…
Он стоял, возвышаясь над нею на целую голову, как башня, но это ничего не значило, видала она мужиков и повыше на ногах. Важнее, что стоял он слишком близко, и от него исходило ощущение мощи, как от нового трактора «КС-500», когда он спокойно стоит себе, едва слышно клокоча дизелем на пол-мегаватта. Как от танка «Махайрод», который ей однажды довелось видеть в Чите, в одной из немногих в ее шоферской карьере дальних поездок. Рядом с таким человеком ощущаешь, что твоя сила просто не имеет значения, а он стоял, смотрел на нее благожелательно… и без всякого интереса!!!
… Представив себе, только на секунду вообразив, как выглядит, как смотрится со стороны, она содрогнулась от омерзения. Захотелось зажмуриться, а потом, наверное, взвыть: это ж надо так попасть! Нашла момент рядиться смиренницей, идиотка!!! В тряпки, которые уже и потом-то не пахнут, а какой-то затхлостью, будто в прабабкином сундуке. Которые добрый человек и на чучело-то постыдится надеть!!!
Но Фиса теперь была другая. Фиса теперь была большая и умная. Взрослая. Никто со стороны и не заметил мгновенно пронесшегося, сокрушительного шквала. Пластмассовая полу-улыбка на бескровных губах.
— Анфиса. И мне приятно…
Ночью кипятила воду, — помыть под утро голову. Утром как следует поела, — аппетитик, казалось, очнулся вместе с ней, — и отобрала у матери платок, чтоб был, хотя бы, более-менее, взамен своему старушечьему. Следом в небытие канула черно-серая юбка до полу: мол-де неудобно по дому хлопотать. На его место надела еще девчачий сарафан, некогда пошитый матерью, который, по нынешней худобе ее, пришелся почти в пору.
— Фи-ис, — с сомнением глянув, с сомнением проговорила мать, — а не коротко?
Действительно… Чуть того. Ну, значит, так тому и быть. Может, оно и к лучшему.
— Сойдет. В городе сейчас еще короче носят. Чуть ниже колена.
Она окрутила бывшего эвакуированного сироту, бывшего детдомовца, бывшего беспризорника, фронтовика (они не бывают бывшими), de facto разведчика и штурмовика и вообще бывалого, неглупого человека в считанные дни. Для этого не потребовалось предпринимать усилия до конца скоротечного отпуска. Как получается у женщин в несколько суток перейти от состояния «почти чахотки» к буйному цветению, — одна из самых непостижимых тайн бытия. И пропал казак. У Мамы Даши прямо-таки язык чесался раскрыть Кольше, — можно сказать, — родному! — глаза на истинную суть непутевой дочери, остеречь его, не дать испортить себе жизнь, но помешало то, что это была ее дочь. Такой вот когнитивный диссонанс. И, кроме того, Николай Васильевич решительно не походил на человека, которому может испортить жизнь непутевая бабенка. Когда они уже прожили какое-то время, Мама Даша пробовала осторожно расспросить его, и наталкивалась на искреннее недоумение:
— Что значит, — как живем? — Разводил он руками. — Обыкновенно. Я ее кормлю, по дому, что надо, делаю, сам сыт, одет, обстиран, — чего еще-то?
— И не ссоритесь?
— Ма-ам, — он глянул на нее с укоризной, — ну ты только погляди на меня. Я не ссорюсь. Она — да, бывает, назовет «идолом», ну, так от меня не убудет. Вашей сестре, если не поскандалить когда-никогда, все равно чего-то в жизни не хватает… Пока, мам.
И пошел. И, вроде, бесшумно, а все равно мнилось, что прогибается под ним мать-сыра-земля. Ну не идол ли? Точно Фиска сказала. Идол и есть. И еще одна неуместная мысль пришла в ее голову: и захотела бы погулять, а не выйдет. Мало найдется таких дураков, чтобы решились окучивать жену Николаши. Он, так-то, вроде, добродушный, а… Идол, он и есть идол.
Так оно было, тогда. А потом пошли дети, а потом и сама она, на старости лет, стала молодой мамашей. А ведь и в голову не приходила этакая оказия.
— Мам, а мам? Мне тут предложили нянечкой поработать в яслях, так я согласилась. А?
— А жалование какое?
— Сорок три.
— Оно и неплохо.
— Ну! А, главное, — свои при догляде будут.
— А еще чего? Ты говори, говори, чего удумала, не мнись…
— Да, как узнали, что на сестру училась, так и пристали. Доучивайся, мол. Детские позарез нужны.
— А потянешь? Учебу-то?
— А куда я денусь, если некуда деваться? Не обратно же мне, за баранку? И мелюзгу эту я люблю, правда.
Мама с дочкой знать не знали, что являются малыми частицами явления, которое позже назовут Бабьим Бунтом. Анфисе, кроме того, предстояло стать еще и одним из укротителей этой стихии. Потому что в самых первых рядах тех, кто стал на пути Бунта, первым принял на себя его могучий напор, были именно акушеры и детские сестры в роддомах.