Жуков, тяжело глядя исподлобья, молча кивнул. На экране такие же, как прежде, заводские испытатели в комбинезонах и ватниках, только машины другие, вроде американских «виллисов», но на более широких шинах, кабина закрытая сверху и сзади, в низком кузове смонтировано две каких‑то круглых штуки. Вспышка, из кузова вылетает ракета, волоча за собой дымный след и какой‑то бесконечной длины «хвост», который в конце концов оказывается на земле и вдруг взрывается со страшной силой, оставляя широкую полосу перепаханной земли, с которой сметено все постороннее.
— «УЭРМ‑2(а)». Устройство экстренного разминирования, автомобильный вариант, побольше и помощнее, есть «п», переносной, предназначен для переноски штурмовой группой саперов, поменьше. Гарантирует подрыв всех типов мин и управляемых фугасов. Если уложить вдоль траншеи, тоже мало не покажется. Доложить соображения изготовителя? Две минуты?
— Докладывайте.
— Предложенные образцы разработаны по приказу Верховного Главнокомандования и представляют собой единую техническую систему внезапного прорыва тактической обороны любой плотности, когда одновременно с нанесением удара установками залпового огня под условным названием «буран» в зону подавления выдвигаются штурмовые группы разминирования на вездеходах, расчищают проходы в минных полях и уничтожают уцелевшие, но серьезно подавленные долговременные огневые точки. Особенного эффекта следует ожидать, если одновременно с этим начинается концентрическое движение танковых частей и, главное, самоходной артиллерии. Можно рассчитывать, что в двух‑трех случаях, прежде, чем противник создаст меры противодействия, возможен прорыв глубокоэшелонированной обороны противника в любом месте на всю глубину с выходом подвижных соединений на оперативный простор. Возможен вариант дальнейшего движения установок залпового огня в рядах подвижных сил для нанесения удара по выдвигаемым из резерва моторизованным и танковым частям противника, и штурмовых групп для закрепления на захваченных позициях с созданием плацдармов. У меня все.
— Что это, — голос генерала выдавал крайнее раздражение, — за стратег у вас выискался? Может, нас поучите?
— Не у нас, товарищ генерал армии. Стратег настоящий, штабной работник высокого ранга. Персонально — не скажу, не знаю.
— А чего хромаешь? Ранен?
— Так точно. Ранен и контужен в марте, на Вязьминском направлении. После госпиталя комиссован и направлен в группу технического сопровождения завода № 63.
— Что выпускает завод?
— Широкую номенклатуру боевой техники, товарищ генерал армии. Долго перечислять придется.
— И еще, Георгий Константинович, прежде чем вы встретитесь с испытателем. Не пряник, но вроде. У нас есть основания рассчитывать, что теперь ты будешь получать куда более полную информацию о передвижении, численности и технике противника. В том числе о ночной деятельности врага. Прежде всего ночной. Получишь и телефонную связь со специально выделенным офицером, и систему позывных, паролей и кодов для радиосвязи.
— Откуда? — Отрывисто спросил Жуков после короткой паузы. — Или еще одна военная тайна?
— А если понимаешь, то зачем спрашиваешь?
— Да глупо как‑то. — Пожал плечами генерал армии. — Все равно же узнаю. Само по себе получится через неделю‑две. Край — через месяц. Вы же понимаете, что от комфронта такие вещи утаить попросту невозможно.
— Не сомневаюсь, что узнаешь. Но без моей помощи. Я человек подчиненный. Система впервые получит полномасштабную обкатку именно на твоем фронте. Так что цени доверие…
«Если ад действительно существует, — думал майор Терентьев, — это должно быть очень похоже. Видал поганые места, и куда страшнее, вроде бы, видывал, а все равно цепляет. Даже не поймешь чем.»
Правду сказать, в это время года и вся‑то Россия‑матушка выглядит не лучшим образом, голо, черно, по‑сиротски, но тут было что‑то особенное. По деревням и поселкам, по городам и весям стоят голые деревья и скелеты кустов, а тут попросту нет ни того, ни другого. Тут и земли‑то нет, в обычном понимании этого слова, такой, какая она бывает в нормальных местах. Хотя бы в виде тех черных, налитых водой ухабов, которые им пришлось преодолевать по пути сюда. Нет. Черные коробки корпусов за глухими четырехметровыми заборами из аспидно‑серых щитов, гигантские, наглухо запертые ворота в заборах и прямо в высоченных стенах, кое‑где — жирно блестящие черные рельсы, выползающие из‑под ворот. Не время, значит. Надо думать, что ночью тут куда как более оживленно. Открываются ворота, по рельсам из гигантских цехов выползают тихие поезда, спешат отвезти аккуратно упакованные комплекты на сборку, да бочки с проклятой отравой — на закладку. Но, скорее, просто не повезло, и не привык глаз. На заводских аэродромах ревут моторы, военпреды принимают товар, знаменитую ныне «косичку», чтобы поутру без задержек начать перегон туда, на Запад, где пролегает непомерной длины, смертная линия фронта. Тут нет ни единого клочка земли, который не перекопали бы за год по пять, по шесть раз. Тут нет снега, потому что и он идет в дело, вода никогда не бывает лишней, жажда Комбината неутолима круглый год, а временный излишек тут же уходит в бездонные хранилища, чтобы быть израсходованным летом, вот и стараются прикомандированные зэ‑ка, убирая все, до последней снежинки. Как в том анекдоте, ей‑богу. И все это имеет совершенно чудовищные размеры, тянется без конца и края, куда достает слабое человеческое зрение, и еще дальше. Целый город производственных корпусов, черных, страшных, безликих бараков, бесконечные поля одинаковых цилиндрических емкостей, соединенных проводами, трубами, и опять‑таки рельсами, что тянутся вдоль этих уходящих вдаль рядов, сменяются столь же бесконечными рядами емкостей кубических, размером чуть поменьше хлебного фургона. Нет. Не город. Что‑то среднее между громадным городом и черным от смазки и копоти механизмом невообразимых размеров. Вроде судового двигателя, увеличенного… в миллион? В десять миллионов раз?