Глеб увидел Полину еще в первый день своей охоты у дверей пединститута и сейчас, уже зная, что скоро она выйдет со своего последнего госэкзамена, он в последний раз «прогонял» предстоящее знакомство и дальнейший «серпантин» событий, как делал каждый день, выполняя ту или иную работу: без запинок и срывов. Он любил это слово — «серпантин», думая обо всем в жизни — представляя себе называемую так горную дорогу, вьющуюся всегда только либо вверх, либо вниз, всегда имеющую завершение, опасную, но проходимую опытными водителями каждый раз с замиранием сердца, но легко. Он все всегда делал так: осторожно, витками приближаясь к целям, желаниям.
Полина Прокофьева ничем не отличалась от сокурсниц, будучи среднего роста, среднерусой, среднеодетой молодой женщиной, выросшей на окраине Москвы и закончившей школу с трехзначным номером, поступившей в пединститут, потому что пединституты проводили вечера с военными академиями и давали подобными увеселениями возможность заключения — считавшимися неплохими — браков, поступившей на факультет иностранных языков, чтобы увеличить свой шанс выйти замуж за студента института военных переводчиков или подобного заведения. Она серьезно относилась к своему будущему и жизни вообще, даже ничего о ней не зная, кроме того, что семьи, в которой выросла сама — мама-папа — инженеры, не хочет. За время детства она насытилась турпоходами и песнями под гитару с компаниями родителей и хотела другой жизни, не особенно задумываясь — какой, просто — другой. Она не вела студенческого образа жизни, опасаясь быть «женщиной с прошлым», и появлялась на студенческих сборищах только видя в этом возможности знакомства с интересными для нее людьми.
Полина заметила красивого молодого человека в костюме не из советских магазинов еще два дня назад, выйдя из дверей и остановившись поговорить с курящими сокурсниками. Краем глаза отметив, что он смотрит с одинаковым долгим безразличием на всехдевушек, но только на некурящих, Полина подумала, что ожидая кого-то, он смотрел бы, не проводя никотиновую селекцию и, просто на всякий случай, повернула компанию так, чтобы он видел и слышал о чем и как она говорит.
Глеб оценил про себя ход девушки в простом платье и простой внешности, и прислушался к разговору. Девушка была очевидно умна: разговаривая с приятелями, знакомыми ей не один год, она выдала информацию для него так, что те и не заметили, что к их разговору все это большого отношения не имеет — рассказывая об экзамене, от которого она только — и весьма удачно — освободилась, Полина вставила и свое имя, и факультет с отделением, и время следующего экзамена, предоставив так ему возможность вновь встать у дверей.
И вот сегодня, выйдя из здания, Полина очень осторожно, одними глазами оглядела знакомую толпу во дворе, отметила, что незнакомец в многообещающем для будущего костюме — на том же месте, и медленно направилась к метро, думая при этом, что, возможно, он вернулся и за кем-то другим, но шанс есть у всех, и если выпал он ей, то скоро она станет респектабельной женщиной с хорошей семьей.
Глеб, поставив мысленно девушке очередную высокую оценку, пошел за ней, уже зная, что она сама даст ему возможность подойти и заговорить, и все это говорило ему о скорой завершенности серпантина, без опасности нового поиска и потери времени.
Берн, 1980 год
Десятилетний Сергей Матвеев смотрел в зеркало светящимися от счастья серыми глазами: в своих мечтах он всегда был взрослым высоким дипломатом в белом костюме, и сейчас он видел себя именно в нем, подаренном только что родителями, и думал, что осталось только стать взрослым, стать высоким и стать дипломатом.
Продолжая широко улыбаться, он отвернулся от зеркала и увидел уже готовых к выходу родителей. Он знал, слыша это много раз на приемах, где семьи дипломатов всех стран и рангов появлялись в полном составе, что маму и папу — Полину и Глеба Матвеевых считают одной из самых красивых и интеллигентных пар дипмира Берна, но, видя их, он каждый раз гордился и пытался понять, почему одним детям выпадает удача, как ему, родиться в такой семье, жить, получая удовольствие от всего, а другие — просто живут, любя пап и мам, когда те делают подарки, учатся, потому что должны, или вообще — голодают без родителей в Африке или на улицах больших городов. Все это пронеслось привычной парусекундной мыслью в его голове, остановилось на мысли о цели жизни, отчего он выпрямился, напустил на лицо недетскую серьезность, которой родители едва улыбнулись, и подошел к двери, чтобы открыть ее перед мамой.