— У гусей шеи не такие длинные, как у тех, кто пытается их увидеть.
— Прошу вас, мистер Синсебау, извините, что я вам надоедаю. Репортерам нельзя без этого обойтись. Во-первых, нам дают задания, а во-вторых, нам ведь тоже надо жить.
— Как однажды сказал один знаменитый человек: "Сэр, я не вижу необходимости", — мрачно прокомментировал Родни.
Но репортера ничем нельзя было остановить:
— Вы натягиваете веревки? Это чтобы гуси не ушиблись? Они уже ушибались?
— Они были в порядке, когда я видел их в последний раз.
— Они в корзинках? Можно, я посмотрю, чтобы я мог написать в газете, что я их видел?
— Вы же все равно напишете, что видели их, так что не все ли равно?
— Мне кажется, вы не любите репортеров, мистер Синсебау? Я обратил внимание на то, что один вопрос пока не нашел освещения в газетах: это имена королевских гусей. Ведь у них есть имена?
— О да!
— Как же их зовут?
— Гуся зовут Иеремия Титертон Дженкинс, а гусыню — Люсита Луиза Дженкинс.
Элизабет хихикнула и прикусила губу. Репортер строчил как сумасшедший. Он повторил имена и спросил:
— Это, конечно, не абиссинские имена?
— О нет, это имена в переводе.
— Как же зовут гусей на их языке?
— Гуся зовут генерал Шерман.
— Вы шутите?! А гусыню?
Обсуждение было прервано, потому что сквозь толпу к ним пробирался человек с фотоаппаратом.
— Расступитесь, — обратился он к толпе. — Я хочу сфотографировать.
— О нет, пожалуйста, не расступайтесь! — взмолился Родни.
Фотограф прокладывал себе дорогу в толпе, криками и мольбами расчищая себе место и держа свой аппарат наготове.
Родни в отчаянии ухватился за толстого мужчину, который стоял рядом с ним, и поставил его впереди себя.
— Станьте на мое место, — попросил Родни.
— Мне он не нужен! — завопил фотограф. — Мне нужны вы!
— А мне нужен он, — отрезал Родни и шепнул толстяку: — Загородите меня, я дам вам пять долларов.
Толстяк переживал тяжелые времена, поэтому он остался стоять как вкопанный. Элизабет испугалась было всей этой толпы и шума, но увидела, что Родни трясется от смеха, и сама рассмеялась.
Дополнительное сиденье было укреплено, и Родни решил, что пока этого достаточно. Орудуя толстяком, как щитом, он попросил рабочего оставить в машине кольца и веревки, заплатил ему по уговору, дал толстяку пять долларов и велел Элизабет прыгнуть в машину. Он вручил ей корзины, дал сигнал и выехал из толпы. Мотор гномобиля заработал, и он пополз по улице с хвостом из полдюжины машин. Ушло довольно много времени и усилий, чтобы растрясти этот хвост и добраться до спокойного места, где можно было выпустить гномов на волю.
— В чем дело? Что случилось?
У Бобо была целая куча вопросов. Какой ужас — просидеть все это время в темноте! Элизабет рассказала ему о толстяке и сердитом фотографе. Бобо начинал осознавать всю общественную значимость своих друзей. Возможно, он и сам был не прочь вылезти из корзинки и сфотографироваться, и чтобы эта фотография появилась наряду с их фотографиями во всех газетах мира.
Другое дело Глого. Тысячелетний гном хранил молчание, похожее на протест. Весь этот шум и гам, который ему пришлось услышать, укрепил его во мнении, что человеческий мир сошел с ума. Но он понял также, что большие люди могущественны и управляют судьбой гномов. Пока что как средство от мировой скорби это путешествие терпело крах.
Родни начинал об этом догадываться.
— Мне думается, что история с абиссинскими гусями изжила себя. Нам надо от них избавиться, — сказал он.
— Но как? — спросила Элизабет.
— Мы могли бы зарезать их и съесть.
— Родни!
— Ну, подарить их кому-нибудь или продать с благотворительной целью.
— Но у нас их нет, Родни!
— Надо их достать. Люди все равно не оставят нас в покое.
— Поехали в Абиссинию, — пискнул Бобо.
Но Родни сказал, что им надо просто достать абиссинских гусей в Калифорнии. И пусть репортеры перестанут гоняться за гномами и устраивают гусиные гонки.
Родни остановился у ближайшего магазина и купил две корзины с крышками. Потом он купил коробочку школьной акварели, коричневый лоскут и иголки с нитками.
— Ну, теперь мы готовы к гусиным гонкам.
Он попросил Элизабет быстро сшить две коричневые шапочки, такие же, как у гномов, только с завязочками, чтобы они не спадали с гусиных голов. Трудно было достать гусей в долине Сан-Джоакен, потому что там не было ни рек, ни озер и воду качали насосами. Родни свернул на дорогу, которая вела к морю. Это была красивая дорога, и вскоре показались леса. На склонах горы были фермы, и — о радость! — на одной из них за домом сверкнул пруд, а на воде — о удача! — снежно-белые гуси!
Родни остановил гномобиль подальше от дома, чтобы не рисковать, что его опознают. Прихватив новые корзины, он вошел в дом и, вступив в переговоры с фермером, выяснил, что молодую веселую парочку гусей можно купить за четыре доллара. Родни тут же передал фермеру деньги, а тот, не мешкая, насыпал зерен, приглашая гусей на пир. Фермер нацелился на гуся, а Родни на гусыню, и они разом, как по команде, накинулись на птиц. Элизабет и Бобо много дали бы за то, чтобы поглядеть на это сражение своими глазами!
Нельзя было представить наперед, какой силой обладают крыло, лапа и шея молодого калифорнийского гуся! Трудно вообразить, какое понадобилось количество рывков и толчков, чтобы наконец запихать гусей в корзинки и закрыть крышки. Битва еще не завершилась победой, а лицо Родни уже было красным, его хорошо сшитый костюм испачкался, а на руке образовалась царапина, нанесенная то ли клювом, то ли когтем — он сам не знал чем.
Но вот он торжественно принес свою добычу в гномобиль. Тот был теперь полностью нагружен: и чемоданы, и гуси, и гномы! Как только они нашли укромное местечко, Родни велел Элизабет размочить акварель, два маленьких кювета с оранжевой и розовой краской. Каждый школьник знает, что приходится слегка поработать над ними, прежде чем они начнут красить. Элизабет трудилась, а Бобо задавал вопросы по поводу красок, из какого цветка сделана каждая краска и можно ли их есть. Наконец краски размокли, и Родни, усевшись верхом на одну из корзин, приподнял крышку, чтобы гусь мог просунуть только голову и шею.
Молодой здоровый гусь ведет себя спокойно, пока он находится в темноте, но он совершенно меняет свое поведение, когда у него появляется надежда освободиться. Родни пришлось крепко схватить гуся за шею.
— Гусик, — сказала Элизабет, — ты не понимаешь разве, что это косметический кабинет! Поговори с ним, Бобо, и объясни!
Но Бобо, к сожалению, не знал, что значит косметический кабинет, и не имел понятия, как это звучит по-гусиному. Он был немного знаком с языком диких гусей, но эти существа с птичьего двора были ему чужими.
Элизабет взяла кисточку и старательно и любовно, как это сделал бы прирожденный художник, нанесла розовый мазок на обе щеки каждого гуся.
— Все леди мажутся, — сказал Родни. — Почему бы некоторым гусям не заняться тем же?
Элизабет добавила еще по золотому ободку на гусиных макушках, как бы кайму к шапочкам. Шапочки пришлись гусям впору. Элизабет не хотела их снимать, но Родни велел пока снять, потому что гуси могли стащить их с головы и съесть или сделать еще что-нибудь в этом роде. Шапки надо было сохранить для особо торжественных случаев.
Головы и шеи гусей запихали обратно в корзины, и Родни сказал:
— Хорошо бы написать стихи от имени наших гусей.
— Конечно! — воскликнули Элизабет и Бобо одновременно.
Они притихли и со священным трепетом глядели на Родни, пока он думал. Наконец Родни прочел: