Наконец мне удается оторваться от штанги и мои ноги отправляются в путь. Во рту у меня обручальное кольцо, и я дышу через нос. Воздух пропитан запахом нового утра, и он возвращает силу моим ногам.
Не доходя до кладбища, я останавливаюсь. Нет, не хочу я хоронить кольцо возле Масуда, не хочу рыть для него там могилу, не хочу сидеть по нему шиву, а потом всю жизнь устраивать по нему поминки.
Я сажусь на землю, достаю нож, оставшийся у меня с бар мицвы, выкапываю ямку, разжимаю зубы, смотрю, как кольцо падает на дно, и засыпаю его землей.
Потом я встаю и иду в сторону кладбища. Пройдя пять или шесть шагов, я оборачиваюсь. То место, где я закопала кольцо, отсюда пока еще видно. Я прохожу еще немного и снова оборачиваюсь. Солнце светит мне в спину. Я начинаю искать могилу кольца глазами, но теперь я уже не уверена, где она. Может быть, вон там. А может быть, и тут. Нет, наверное, все-таки там. Да, точно! Она — там. Я прохожу еще чуть-чуть и оборачиваюсь в последний раз. Солнце светит мне в глаза, и ничего больше не видно. Прощай, кольцо. Даже если я захочу к тебе вернуться, я уже не смогу тебя найти.
И вдруг со стороны кладбища я слышу голоса. Это голоса моих детей. Кто же это там? Эти, что ли? А это чей голос? Ицика? Или Дуди? А может быть, Коби? Нет, по-моему, это Хаим и Ошри. Как же это может быть? Ведь еще только пять утра, от силы полшестого. Еще даже и машина не приехала, которая людей из бомбоубежищ по домам развозит. Вот так да! Кто бы мог подумать, что они в такую рань встанут, чтобы к отцу на могилу пойти?
Дуди и Ицик Дадон
— Дай ее сюда! Дай, тебе говорят! Ну кто так птиц держит, а? Ты же ее так убьешь. Отдай, сказал. Смотри, что ты с ней сделал. Ты ей так крыло сломаешь. Она же нежная. Нежная она! Ты что, не понимаешь, что ли?
— Но Ицик, ты же сам говорил, что она сильная. Ты сказал, она самая сильная в мире. А теперь совсем другое говоришь. Ты все время другое говоришь!
— Сильная-то она сильная, это верно. Но и нежная. С ней осторожно надо. С ней надо сначала думать и только потом делать. Помнишь, сколько у нас времени ушло на то, чтобы ее из гнезда достать? И сколько нам пришлось по крышам полазать, пока мы ее гнездо нашли? Короче, с ней терпение нужно, понимаешь?
— Осторожно, она тебе в руку срет.
— Ну и пусть себе срет, мне все равно. У нее даже какашки и те красивые. У нее все красивое, ничего не противное. Она как королевна. Королевна всех птиц. Слушай, а ты видел, как она писает?
— Да у нее и писек-то нету.
— Откуда ты знаешь?
— Я за ней слежу. Из нее только одни белые какашки вылезают. Слушай, а дай мне ее тоже подержать, а? Ну дай, что ли. Я от тебя все равно не отстану. Ты же обещал, что она будет поровну наша.
— Да бери, бери. Только осторожно, ладно? Смотри, как она у меня сидит. Видишь, я ее не боюсь. Всю руку ей даю, не сгибаю. Чтобы она стоять могла.
— Не, Ицик, я так не могу. Я не могу, чтобы она у меня на руке стояла. Возьми-ка ее лучше ты. На, бери. У тебя руки как будто специально для этого сделаны. У тебя просто рука ничего не чувствует, поэтому ты и можешь ей всю руку подставлять. Она вон тебе ее уже всю продырявила, клювом своим, а тебе хоть бы хны. Даже и не пикнул ни разу. Смеешься, как будто она тебя целует.
— Ладно, давай ее сюда. Тебе ее надо в перчатках брать. Есть такие перчатки специальные, для инвалидов. Их в «Керен кайемет»[20] выдают, чтобы они могли из земли репейники выдергивать. Мы туда с тобой как-нибудь сходим и возьмем. А теперь дай-ка ей немножко мяса. Только немножко, чтобы не привыкала. Нам оно еще понадобится, когда мы ее дрессировать будем. Только ты его порежь. Она ведь как королевна ест, маленькими кусочками. Я должен придумать, что с ней делать. Нам нужен какой-нибудь кожаный ремешок, чтобы привязать ее за ногу.
— А что, шнурки разве не подойдут? Я думал, мы свяжем несколько шнурков, и все. Я даже их принес.