В полутьме бомбоубежища мы как будто слышали звук удаляющейся сирены «скорой помощи» и видели, как фонари пикапа освещают образовавшуюся от падения «катюши» воронку, валяющиеся вокруг куски металла, согнувшийся столб, из-за которого во всем поселке прекратилась подача электричества, лежавшее рядом со столбом расщепленное надвое дерево и двух убитых взрывом кур, принадлежавших Зиве и Шими.
— Я видел их собственными глазами, — сказал Иегуда, почему-то положив руку на сердце и закрыв глаза, ставшие свидетелями этого ужасного зрелища. — Своими собственными глазами, — повторил он, — я видел, как они лежали там убитые.
Он закончил свою речь именно этим словом — словно он был портнихой, которая примеряла на женщине новое платье, но в самый последний момент взяла да и оторвала у платья воротник, — и как только это слово прозвучало в гулком пространстве бомбоубежища, людей как будто прорвало.
— На этот раз мы молчать не будем! — крикнул кто-то.
— Да-да, на этот раз мы им покажем, кто мы такие! — поддержал его еще один голос.
— Это им так не пройдет! — пригрозил третий.
Они грозили и призывали к мести, как будто пытались этими угрозами и призывами заглушить свой стыд. Потому что им было ужасно стыдно за то, как они вели себя, когда упали «катюши», — орали, тряслись от страха, толкались у входа в бомбоубежище, пытались протиснуться в него первыми. И в не меньшей степени им был стыдно за то, что они превратились в коллективное многоголовое чудище.
Иегуда подошел ко мне, наклонился и взял у меня спящего Ашера, и я наконец-то снова увидела свои руки. Они были мокрые, красные и болели. «Не переживай, — сказал он перед тем, как уйти, — скоро я пойду в ваше бомбоубежище и скажу твоим, что с тобой все в порядке». Две моих руки, которые так часто держали Ошри и Хаима — одного справа, а другого слева, — были пусты.
Я старалась, старалась изо всех сил, но так и не могла ничего вспомнить. Я все еще находилась внутри чудища и продолжала дышать вместе со всеми, думать вместе со всеми и вести себя, как все.
Первое, что я почувствовала, — что мне надо в туалет. Я взяла поминальную свечу и пошла. Пол, как всегда, был залит водой. Я шла на цыпочках, но все равно промочила ноги. При свете свечи унитаз выглядел ужасно и садиться на него не хотелось. Я закрыла железную дверь на засов, расставила ноги пошире, выгнулась вперед, как будто исполняю танец живота, и помочилась стоя. Я научилась делать это в школе, где унитаз тоже всегда грязный.
Я оставила свечу на полу и вышла. Перед дверью уже выстроилась очередь. Возле лужи стояли три человека и смотрели в пол. Я тоже опустила голову: туалет — неподходящее место для встреч. Когда я вернулась, у меня было такое ощущение, что я отсутствовала несколько часов, и поначалу мне показалось, что все уже спят, но потом я заметила, что некоторые еще шевелились. Одна из женщин растирала своему ребенку руку, которая свалилась с матраса и затекла, другая приводила в порядок прическу, третья подтянула колени к животу и обняла их, четвертая потрогала рукой сломавшийся каблук. С другого конца бомбоубежища мне помахала Марсель, и я направилась к ней. Моран и Ашер спали поперек матраса, и на нем оставалось место для меня. Я села, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, и я надеялась, что все подумают, будто я сплю. И тут вдруг я разом вспомнила все. Вспомнила, что завтра шестая годовщина со дня смерти папы и что мы планировали пойти на кладбище, но теперь, из-за «катюш», наверное, не пойдем. Вспомнила про Дуди, Ицика и их птицу. Вспомнила про маму и про Коби. Вспомнила про неизвестно куда исчезнувших Ошри и Хаима. И наконец, вспомнила про ложь, которая поселилась в нашей семье и стала, по сути, одним из ее членов, как будто она была еще одним ребенком, родившимся после близнецов. Ложь, которая полностью изменила всю нашу жизнь.
В бомбоубежище было тихо. Почти все спали или делали вид, что спали. Мужья и жены лежали, не касаясь друг друга: их разделяли лежавшие между ними дети. Там и сям слышались покашливания, и было такое впечатление, словно по бомбоубежищу носится веселая пылинка, которая перелетает из одного горла в другое и радуется, что ей удалось заставить так много людей закашляться. Марсель спала рядом со своими детьми и во сне сама выглядела, как маленькая девочка, которая уснула, когда плакала. На одном из ее пальцев была надета соска Ашера, на другом — резинка, которая скрепляла волосы Моран, а на третьем — обручальное кольцо, и казалось, что у нее на руке сразу три обручальных кольца, как если бы она вышла замуж не только за Иегуду, но и за своих детей и как если бы в этой руке она держала всю свою семью.