— Эти, детка, постой пока тут в дверях, чтобы какая-нибудь мамаша случайно не зашла, — попросила меня Ализа. — Мы уже скоро закончим.
— От них в жизни «спасибо» не услышишь, — сказала мама. — Никогда тебя не поблагодарят. Ни за скатерть, которую мы сшили для кукольного уголка, ни за что вообще. Их интересует одно — сколько в пакете вонючих пеленок. Не успевают прийти, как сразу суют нос в пакет и давай пеленки считать. Можно подумать, там не дерьмо лежит, а брильянты.
Мама окунула в грязную ванночку очередную чистую пеленку.
— Если у какой-нибудь мамаши в пакете меньше четырех грязных пеленок, она сразу же на нас набрасывается и начинает орать. «Почему, — кричит, — вы моему ребенку пеленки не меняете? Он что, у вас тут — весь день так обоссанный и ходит?!» Они думают, что если у детей попки красные, значит, это обязательно мы виноваты. А попробуй им скажи, что это из-за того, что они сами своим детям забывают по вечерам пеленки менять, — на части разорвут.
Мама распрямилась, положила руки на поясницу и сказала:
— Ну все, хватит. Надо пойти кофейку попить. А то у меня уже спина отваливается.
Ализа сделала мне знак головой, чтобы я сменила маму. Я посмотрела на них обеих и хотела было сказать, что пришла не за этим, но промолчала, взяла у мамы из рук сухую пеленку и нагнулась над ванночкой. Из воды на меня смотрело мое лицо, как будто оно упало туда вслед за маминым.
— Ализа пеленочки все замочила, — стала декламировать Ализа голосом, в котором перемешались горечь и сладость, — Розетт дала, Шуле дала, Анат дала, Яффе даже две дала, и только для Симы не хватило. Но Ализа походила-походила, поискала-поискала и для Симы тоже нашла.
Я смотрела на свое отражение в воде, искажавшееся каждый раз, как я окунала в нее пеленку, и думала: «У Мошико пока только две грязных пеленки, но это нестрашно. Одну намочим — будет три. А когда он проснется, заменим ему ту, в которой он спит, и станет четыре. Так что его мама останется довольна». И вдруг я с ужасом поймала себя на мысли, что начинаю рассуждать в точности, как они.
Ализа намылила руки, передала мне мыло, вымыла руки под краном, вытерла их и посмотрелась в зеркало. На ее лице уже не было выражения горечи и обиды. Она достала из кармана халата пинцет и стала ловко выщипывать себе брови.
— Мой руки, — сказала она, продолжая глядеться в зеркало, — и пошли немножко посидим. Кто работает, тому и отдых полагается.
Я поняла, что, если заговорю сейчас с мамой о том, что пришло время сказать Хаиму и Ошри правду, она посмотрит на меня, как на ребенка, который ни в какую не хочет расставаться со сломанной куклой, и скажет: «Эх, Эти, Эти… Ничего-то ты в жизни еще не понимаешь».
Ну что ж, подумала я, значит, рассказать близнецам об всем я должна сама. И с этой мыслью пошла домой.
Я попыталась представить себе, что происходит сейчас в бомбоубежище, где сидят наши. Коби, наверное, стоит у двери, как будто собирается уйти, и на лице у него такое выражение, какое бывает у манекена в витрине магазина, который убеждает себя, что не имеет никакого отношения к этой шумной и грязной улице. Как будто он стоит и думает: «Я здесь только временно. Это все не для меня». Ошри и Хаим лежат на матрасе, но они такие маленькие, что даже вместе занимают меньше, чем полматраса. Я вспомнила, как однажды они забрались в корыто для стирки белья, свернулись калачиком и сказали, что так они лежали в животике у мамы. Дуди все время слоняется взад-вперед и ищет какого-нибудь мальчишку, с которым можно поболтать, или девочку, с которой можно познакомиться. Ицик кричит Дуди, чтобы тот подошел и помог ему с птицей, которая всех ужасно раздражает. А мама ходит по бомбоубежищу и уговаривает всех сесть рядом с ней и угомониться, чтобы, когда все это кончится, люди не трепали про нас языками. Если же Ошри и Хаим сейчас не в бомбоубежище, то, наверное, она сидит и тихонько молится, чтобы пришел Иегуда и сказал, что видел их в другом бомбоубежище, как и меня.
А правда, вдруг подумала я, где они сейчас? Я никак не могла вспомнить, где была до начала обстрела и где рассталась с близнецами.
Я вернулась домой из яслей с новой ложью и приготовила уроки по Библии, а когда прошел вечер, ничем не отличавшийся от других, и наступила ночь, я заснула рядом с Хаимом и Ошри. Через несколько часов я проснулась, встала, поправила им одеяло и посмотрела на часы. Была уже глубокая ночь. Дуди спал. Я вышла в коридор, приложила ухо к двери комнаты, где спали мама и Коби, но ничего не услышала. Мне страшно хотелось ее открыть и заглянуть внутрь, но я не осмелилась.