Признание политического значения учения о воскресении не объясняет ее огромного воздействия на религиозный опыт христиан. Сомневающимся стоит вспомнить хотя бы картины, на которые оно вдохновило таких разных художников, как Делла Франческа, Микельанжело, Рембранд и Дали, или посвященную этой теме музыку от древнейших времен до таких композиторов как Бах, Моцарт, Гендель и Малер.
Убеждение, что умерший человек вернулся к жизни, парадоксально. Но этот парадокс может заключать в себе тайну мощного призыва, поскольку, противореча всему нашему историческому опыту, он говорит на языке человеческих чувств. Он обращается к нашему глубочайшему страху и выражает нашу жажду преодоления смерти.
Современный богослов Юрген Мольтман предполагает, что ортодоксальные представления о воскресении также выражали, на символическом уровне, убеждение, что человеческая жизнь неотделима от телесного опыта: даже если человек возвращается к жизни из мертвых, он должен вернуться физически.[175] И Ириней, и Тертуллиан подчеркивают, что ожидание телесного воскресения заставляет верующих серьезнее относиться к нравственному смыслу своих действий. Справедливо и то, что гностики, высмеивавшие идею телесного воскресения, зачастую обесценивали тело и считали его действия (сексуальные, например) не имеющими значения для «духовной» личности. В Евангелии от Фомы Иисус говорит:
«Если плоть появилась ради духа, это чудо. Если же дух появился ради тела, то это чудо из чудес. Но Я, Я удивляюсь тому, как такое великое богатство [дух] поместилось в такой нищете [в теле]!»[176]
Гностики были ближе к греческой философской традиции (а по этому вопросу и к индийской и буддийской традициям), считающей человеческий дух обитающим «в» теле — как если бы настоящая личность была бесплотным существом, использующим тело как инструмент, но не отождествляющим себя с ним. Те, кто согласен с Мольтманом, находят, что ортодоксальное учение о воскресении не отвергает телесный опыт, но утверждает его, как центральный факт человеческой жизни.
Но, как мы увидели, в понятиях общественного устройства ортодоксальное учение о воскресении обладает другим значением: оно узаконивает иерархию, благодаря авторитету которой другие могут приблизиться к Богу. Гностическое учение, и это понимали Ириней и Тертуллиан, подрывало этот порядок: оно предлагало каждому посвященному прямой доступ к Богу, о котором могли не знать епископы и священники.[177]
Научное обсуждение этой темы см. Е. Pagels, "Visions, Appearances, and Apostolic Authority: Gnostic and Orthodox Traditions," в Gnosis: Festschrift fur Hans Jonas, ed. B. Aland (Göttingen, 1978), 415–430.
II
ОДИН БОГ, ОДИН ЕПИСКОП:
политика монотеизма
Христианский символ веры начинается словами: «Верую во единого Бога, Отца Вседержителя, Создателя неба и земли». Некоторые ученые полагают, что первоначально это положение было сформулировано, чтобы изгнать из ортодоксальных церквей последователей еретика Маркиона (ок. 140 г.). Маркион, христианин из Малой Азии, был поражен контрастом между ветхозаветным Богом-создателем, требующим справедливости и наказывающим каждое нарушение своего Закона, и Богом-Отцом, Которого проповедовал Иисус, — новозаветным Богом прощения и любви. Почему, спрашивал он, Бог-Вседержитель — то есть всемогущий — создал мир, в котором есть страдание, боль, болезнь — и даже комары и скорпионы? Маркион пришел к выводу, что должно быть два разных Бога. Большинство христиан достаточно рано отвергло эти взгляды как дуалистические и примкнуло к ортодоксии, исповедующей одного Бога, который одновременно является и «Отцом-Вседержителем», и «Создателем неба и земли».
Столкнувшись с другим вызовом — гностиками — защитники ортодоксии зачастую нападали на них, как на «маркионитов» и «дуалистов». Ириней как главное обвинение против гностиков выдвигает тот факт, что они, подобно маркионитам, почитают «иного Бога помимо создателя». Некоторые из недавно открытых текстов подтверждают его рассказ. Согласно Сущности архонтов, пустые претензии создателя[178] на исключительное и монопольное обладание божественной силой показывают, что он
слепой. Из-за своей силы и своего невежества и своей гордыни он сказал в своей силе: «Я — Бог, нет иного кроме Меня!» Сказав это, он согрешил против всего, и это слово достигло Нетленности. Вот же, глас вышел из Нетленности, говоря: «Ты заблуждаешься, Самаэль!» — то есть бог слепых.[179]
177
Cp. E. Leach,
178
Ср. N. А. Dahl, "The Gnostic Response: The Ignorant Creator", документация, подготовленная для секции Наг-Хаммади Ежегодного Собрания Общества Библейской Литературы, 1976.
179