Какова была причина этого тотального отрицания? Гностики сами задавали этот вопрос своим ортодоксальным противникам и размышляли над ним в своей среде. Некоторые пришли к выводу, что Бог Израиля сам инициировал эту полемику, которую его поклонники вели от его имени. Потому, утверждали они, что этот создатель был производной, чисто инструментальной силой, которую Мать сотворила для управления миром, но его представление о себе было намного более грандиозным. Они говорили, что он верил, будто сотворил все сам, но в действительности он сотворил мир благодаря Премудрости, своей Матери, которая «влила в него энергию» и внедрила свои собственные идеи. Но он был глуп и действовал неосознанно, не понимая, что идеи, которыми он воспользовался, получены от нее: «он даже не знал своей собственной Матери».[306] Последователи Валентина утверждали, что Мать Сама заставила Бога Израиля думать, будто он действовал самостоятельно, но, как они объясняли, «поскольку он был глуп и не знал о своей Матери, он сказал „Я Бог, и нет кроме Меня”».[307] Согласно другому рассказу, создатель огорчил свою Мать созданием низших существ, и она, оставив его одного, скрылась в высших областях небес. «С удалением ее, он подумал, что один только существует, и потому сказал: „Я один Бог, Ревнитель, и кроме Меня нет Бога”».[308] Другие приписывали ему еще более дурной мотив — ревность. Согласно Апокрифу Иоанна:
… он сказал… «Я, Я — Бог-ревнитель, и нет иного Бога, кроме Меня!» Произнося же это, он указывает ангелам… что есть Иной Бог. Ведь если бы не было Иного, к кому бы он ревновал? И Мать начала носиться. Она узнала об изъяне, когда оскудело сияние ее света…[309]
Другие заявили, что его Мать отказалась терпеть такую самонадеянность:
… радуясь и похваляясь о всем, что ниже его, Ялдаваоф сказал: «Я Отец и Бог, и кроме Меня нет никого». Мать же, услышав это, воскликнула к нему: «Не лги, Ялдаваоф…»[310]
Зачастую в этих гностических текстах создатель жестко порицается за свое высокомерие — почти всегда высшей женственной силой. Согласно Сущности архонтов, открытой в Наг-Хаммади, и Мать, и ее дочь возразили, когда
Он открыл свои глаза, увидел огромное беспредельное вещество и возгордился, говоря:
«Я — Бог, и нет иного кроме Меня!»… и глас вышел с высоты власти, говоря: «Ты заблуждаешься, Самаэль!» — то есть бог слепых. И он сказал: «Если есть другой, пусть он явится Мне!» И тотчас София протянула свой палец, она внесла свет в вещество. И она преследовала его до нижних частей бездны… И он сказал своим сынам: «Я — Бог всего!» И Зоя, дочь Веры-Софии, вскричала. Она сказала ему: «Ты заблуждаешься, Сакла!»[311]
Гностический наставник Юстин описывает потрясение, ужас и тревогу этого «Господа», «когда он открыл, что не был Богом всего». Постепенно потрясение уступило место удивлению, и наконец он с радостью принял то, чему Премудрость научила его. Наставник Юстин заключает: «В этом значение изречения „Страх Господа это начало Премудрости”».[312]
Но все это мифологические объяснения. Можем ли мы найти какие-либо подлинные, исторические причины, по которым гностические писания были запрещены? Это поднимает гораздо больший вопрос: как и по каким причинам определенные идеи уже к началу третьего века были классифицированы как еретические, а другие как ортодоксальные? Один из ключей к ответу мы сможем найти, если спросим, делали ли христиане-гностики какие-нибудь практические, социальные выводы из своего понимания Бога — и человека — в понятиях, которые включали женственный элемент. И здесь ответ будет да.
Епископ Ириней с ужасом отмечает, что женщин особо привлекали еретические группы. Он соглашается, что «даже в нашей области в долине Роны» гностический наставник Марк привлек «многих глупых женщин» из его собственной общины, включая жену одного из дьяконов самого Иринея.[313] Признавая себя неспособным объяснить привлекательность группы Марка, он предлагает только одно объяснение: что сам Марк был дьявольски хитрым соблазнителем, колдуном, составлявшим особые снадобья, чтобы «соблазнить и растлить» свою жертву. Имели ли эти обвинения хоть какую-нибудь фактическую основу, не известно никому. Но, описывая технологию соблазнения, Ириней отмечает, что говорит метафорически. Он говорит, что Марк «обращается к ним с такими соблазнительными словами» как его молитва к Милости: «той, которая превыше всего»[314], и к Премудрости и Молчанию, женственному элементу божества. Во-вторых, говорит он, Марк соблазнял женщин, «говоря им пророчествовать»[315] — что было строго запрещено в ортодоксальной церкви. Посвящая женщину, Марк завершал посвящение словами: «Вот, Милость сошла на тебя, открой уста свои и пророчествуй».[316] Затем, как с негодованием описывает епископ, «обманываемая… отваживается говорить и говорит вздор и все, что случится, пусто и дерзко» и «с тех пор почитает себя пророчицей!» Хуже всего, с точки зрения Иринея, что Марк приглашал женщин действовать как священники и совершать с ним евхаристию: он «подает женщинам сосуды»[317] для совершения евхаристической молитвы и произнесения слов освящения.
310
Ириней,