Среди внешних рассказы о жестокости по отношению к христианам вызывали смешанные чувства. Даже высокомерный Тацит, описывая, как Нерон издевался над христианами и пытал их до смерти, вынужден добавить:
хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона.[451]
Среди горожан Лиона после убийств на арене некоторые хотели изуродовать тела мучеников, другие насмехались над ними, как глупцами, тогда как третьи, «оказавшие определенное сострадание», размышляли, что вдохновило их смелость: «Какое преимущество их религия принесла им, что они предпочли его своей собственной жизни?»[452] Гонения, несомненно, пугали многих и заставляли избегать контактов с христианами, но и
Юстин, и Тертуллиан говорят, что вид мучеников вызвал у них удивление и восхищение, которые заставили их разузнать о движении, а затем и примкнуть к нему. И оба подтверждают, что это произошло и со многими другими. (Как замечает Юстин: «чем более нас так мучают, тем более увеличивается число других верующих».)[453] Тертуллиан с вызовом пишет Скапуле, проконсулу Карфагена:
Ваша жестокость — наша слава… во всяком, кто видит такое терпение, возбуждается недоумение, и всякий воспламеняется желанием узнать, в чем тут дело, и когда познает истину, то и сам тотчас последует за нею.[454]
Он хвастается перед римским гонителем тем, что «чем более вы истребляете нас, тем более мы умножаемся; кровь христиан есть семя!»[455] Те, кто следовал ортодоксальному согласию в доктрине и церковной политике, также принадлежали к церкви, которая — исповедуя распятого Христа — прославилась своими мучениками. С другой стороны, группы христиан-гностиков были рассеяны и потеряны — те, кто сопротивлялся согласованности доктрин, сомневался в ценности «свидетельства кровью» и зачастую не подчинялся авторитету епископов.