- Пригласите сюда этого юношу, - сказал он.
Придворные поспешили исполнить его приказание.
- Наш благородный повелитель зовет тебя к себе, - сказали они Бей-шеню, ожидая, что он восхитится или, наоборот, заупрямится, ибо привыкли, что все поэты большей частью таковы.
Но Бей-шень был, как его стихи, не заносчив и не льстив. Не говоря ничего, он направился к богато разукрашенным палаткам. «Поклонись правителю»,- шепнули ему. Он исполнил.
- Нам сообщили,- сказал царь,- что ты сейчас читал стихи в одиночестве.
- Я всего лишь плакал, государь. Возможно, это было похоже на стихи, но я об этом не думал.
- Разве ты не поэт?
- Я земледелец. Мне часто доводится слушать, как шумит вода в ручье и кричит ночью птица фынхуан, как осыпаются листья каштанов и скрипят оси повозок, но у меня никогда не возникало желание послушать самого себя. Я радовался чужим голосам.
- Однако же, зачем-то ты разговаривал вслух, когда рядом с тобою никого не было. К кому ты обращался?
- Я не знаю, государь. Со мной это было впервые.
Тут из свиты выдвинулся важный по виду сановник, разодетый в шелка, с выбритыми висками и укладкой волос на затылке.
- Именно так происходит акт творчества,- заявил он.- В древних книгах его называют вдохновением, фэнь. В этот миг душа приближается к Небу и познает Дэ, форму всех форм.
Это был придворный поэт-теоретик.
- Значит,- сказал царь Бей-шеню, - ты и есть настоящий поэт. Поедим с нами во дворец. Ты будешь, сам не замечая, слагать стихи, а потом записывать их и читать нам. У нас есть поэты, пишущие стихи, которые стихами вовсе не являются, но нет такого, кто сочинял бы их, сам того не замечая.
- Государь, позвольте мне остаться дома. Родина человека не там, где ему лучше, но там, где его мать.
Придворные рассмеялись, сочтя юношу ловким вымогателем, а правитель с улыбкой произнес:
- Твоя сыновняя почтительность достойна уважения. Наш дворец огромен. Ты сможешь взять туда и свою мать.
- Я не смогу взять ее уже никуда, - ответил Бей-шень. - Но если бы вы действительно смогли помочь мне, то я отдал бы вам взамен все. Не только мой плач, который вы называете стихами, но и жизнь, оставив себе ровно столько, сколько было бы дано моей матери.
Царь нахмурился и хотел было рассердиться, но вспомнил, что благородному владыке не пристало поддаваться простолюдному гневу, и взглянул на своего главного советника – астролога и законника. На голове у него была круглая шапка – в знак того, что он овладел коловращением бытия, на ногах – квадратная обувь, как у человека, познавшего четыре стороны света, а на поясе висели семь нефритовых подвесок – по числу частей гармонии.
- Сознаешь ли ты, юноша, что тело наше достается нам в наследство от родителей?- сказал законник, обращаясь с увещеванием к Бей-шеню.- И только тот из нас является почтительным сыном, кто бережет родительское наследство, заботится о своей плоти, чтобы вернуть ее, когда придет срок, совершенному небытию, из которого мы все вышли и которое поэтому является нашим общим родителем. Но ты, видно, близок к одному крамольному желанию. Откажись от него, пока оно не овладело тобой полностью, и прими почетное приглашение нашего государя.
- Я не смогу уехать отсюда и жить припеваючи. Да и не понравилось бы государю слушать все то же. У меня есть только одна песня – мой плач.
- У великого Цуй Юаня тоже все песни скорбные!- воскликнул придворный поэт.- Но благородные люди наслаждаются ими.
- Государь, - сказал Бей-шень, - не заставляйте меня сожалеть о том, что я был случайно услышан. Не знаю, к кому я обращался у озера, но я не ждал за это ни награды, ни наказания.
- В Поднебесной вслух говорят, чтобы добиться славы или назвать на себя беду. Никто не говорит просто так. Но, кажется, ты слишком простодушен для этого,- произнес царь.- Ступай, куда тебя глаза ведут.
Бей-шень так и поступил, Он поклонился благородному владыке и пошел, куда глаза глядят. Соседская девочка все видела и поспешила домой, чтобы рассказать родным эту историю.
- Глупый мальчишка, - сказал Це Фуянь,- он мог бы стать богатым и знаменитым, увековечив память своей матери. О нем рассказывали бы легенды. А теперь никто не вспомнит Бей-шеня и его мать. Кому они будут нужны?
- А разве его верность ничего не стоит?- возразила его жена.
- Верность нужна живым, а не мертвым,- ответил он.- Когда я умру, мне будет все равно, поблизости мои дети или нет. Но сейчас мне было бы приятно думать, что они станут богатыми и уважаемыми людьми.
- Нет, - задумчиво произнесла женщина, перебирая кунжутное семя для ужина, - верность нужна и мертвым. Разве нас отделишь от них?
Поистине, у этой женщины ума было больше, чем у придворного мудреца.
А дочь их подумала про себя: «Бей-шень такой красивый и добрый. Он так ласково смотрит на меня. Вдруг его удерживает здесь не только память о матери?» И она отправилась обратно за ним.
Тем временем он, покинув царский лагерь, пошел, куда глаза глядят, и привели они его в бамбуковую рощу. Зеленые ростки тихо потрескивали, поднимаясь от земли к солнцу, а старые стволы сердито стучали друг о друга. Похоже, им не нравилась эта молодежь. Под самым толстым бамбуком отдыхал старый отшельник. Это был мудрый даос. Борода у него была длинная и белая, как снег, старый халат подбит очесами конопли, а на ногах – тапочки из коры дуба. Увидев Бей-шеня, он ничуть не удивился и предложил ему сесть рядом.
- По лицу твоему я вижу, что ты стоишь на перепутье, - сказал он. - Какую дорогу ты ищешь? Поводырей на свете много.
- Мне нужна дорога, ведущая в царство Тьмы, - решительно ответил юноша.- Не вы ли тот поводырь?
Все также невозмутимо даос взглянул на него, будто знал все заранее.
- Я – древний отшельник Чао-фу. Мне скоро будет тысяча лет. Твой же возраст измеряется двумя десятилетиями. Но ты уже пресытился жизнью?
- Я жил легко и просто.
- Ты постиг все тайны бытия и захотел слиться с вечностью?
- Я почти ничего не знаю. Но со смертью я теперь знаком.
- Ты совершил тяжкое преступление и теперь ищешь избавления от себя?
- Мое преступление в том, что я – человек.
- Зачем же тебе тогда царство Тьмы?
- Там моя мать, - с трудом произнес Бей-шень, потому что еще не привык к происшедшему. Человек очень сильно привыкает к тому, что имел. Вернувшийся с войны калека говорит: я безногий, - и сам не верит своим словам. Разорившийся богач говорит: я беден, - и сам не верит своим словам. Постаревшая красотка говорит: я старуха, - и сама не верит своим словам. Так и Бей-шень не верил своим словам.
Мудрец внимательно вгляделся в юношу.
- Ты страшно провинился перед нею?
- Не знаю. Я не хотел видеть очевидное.
- Или гордость не позволяет тебе мириться с тем, что произошло против твоей воли и что невозможно изменить?
- Я не думал так. Наверное, я слишком прост для таких мыслей.
- Тогда, конечно, не думал ты и о том, что в смерти мы все предатели. Ведь мертвые мешают нам жить. Им нет места среди живых.
- Я просто люблю свою мать.
- Хорошо же, - поднимаясь с земли, сказал даос,- я помогу тебе. Но прежде ты должен узнать, какие испытания тебя ждут впереди, чтобы не раскаяться позже.
- А мои раскаяния будут иметь какое-то значение?
- Нет.
- Тогда я согласен. Пусть я окажусь слаб, но сейчас я хотел бы отрезать себе все пути назад.
- Ты не так прост, как говоришь, если уже умеешь не доверять себе.
- Я проглядел смерть. Как я могу доверять себе?
- Разве это что-нибудь изменило бы? Твоя мать умерла бы все равно.
- Но я узнал бы ее последние слова. Теперь их мне никогда не узнать.
- Пожалуй, ты готов, - удовлетворенно произнес Чао-фу. - Пойдем.
И они вернулись к озеру с чудотворной водой.
- Вот взгляни, - сказал старик, раздвигая палкой стебли лотоса и указывая на темную пещеру под водой, окруженную камнями и рыбами. - Здесь начинается твоя дорога, у истоков Дао. Инь и Ян уже соединились, а земля и небо разделились, между ними – вода. Это начало начал. Дао поведет тебя дальше. Вещи исчезнут, цвета пропадут, запахов не станет. Пустота громоздится на пустоту. Есть только Свет. Это доначало начала начал. Дао поведет тебя дальше. Смотришь на него – не видишь, слушаешь его – не слышишь, хочешь взять – ничего не находишь. Только шорох абсолютного небытия. Это предначало доначала начала начал. Свет хотел вступить туда, смутился и сказал: «Я могу присутствовать или отсутствовать, но я не могу абсолютно не быть. Когда оно становится абсолютным небытием, то оказывается слишком совершенным и тонким».