Герою описываемой истории следовало бы сразу принять во внимание вспыхнув-
ший в нем гнев на жену и осознать свою вину (чувство которой было тотчас подав-
лено) в том, что он перед нею смалодушничал. Ему следовало бы вспомнить по
крайней мере свою неискренность... вспомнить, как глупо он разозлился на свою
бритву; как швырнул ее на пол, словно именно она, а не его собственная неловкость
была причиной пореза. С каким остервенением проклинал он свою судьбу, которая
привела его к тому, что с ним чуть не случился сердечный приступ, когда он менял
колесо. Ему следовало бы задуматься хотя бы о своем праве рассуждать о Боге и
Судьбе, если вся его религия и мораль исчерпываются советами астрологов в ежед-
невных газетах, присутствием ради приличия на похоронах, разговорами свысока
что о верующих, что об атеистах, да еще в крайнем случае испытываемым по ночам
страхом перед смертью и небытием.
Однако наш герой считает себя человеком современным, здравомыслящим,
уравновешенным и вообще безупречным — тогда как его шаткие представления о
себе, о своих действиях и о своем мире то и дело перечеркиваются бесконтрольны-
ми импульсами вроде описанного. Но он не видит этой лжи и настолько занят
собою, что, можно сказать, не существует: он почти исчез за своими идеями напро-
кат, за призраком морали, которой у него нет; за дикими порою вспышками, когда
внезапно просыпается таящийся в нем зверь, заставляя в страхе отрицать само его
существование. Тщетно было бы искать хоть что-либо в нем истинное и за подс-
пудными мотивами, сформированными в нем еще в юности, которые он тащит за
собою как каторжник ядро на цепи. Его страхи и малодушие, заглушаемые воспо-
минания о делах более чем постыдных, его раздутое самомнение, его застарелая
ненависть к матери, или родственникам, или знакомым, которые у него за спиной,
ходячая груда грехов — застывших, окаменелых, безнадежных ошибок в понятии.
За этими ошибками мы обнаруживаем элементарную гордыню («я всегда
прав»), непомерные амбиции и совершенно бесконтрольный половой инстинкт.
Это спрятанные в прошлом, обойденные молчанием темные силы и животные
страсти^Много лет назад, когда он еще был наивным мальчиком, эти темные силы
безумия и гордыни постепенно вошли в него и легли в основу противоречивых и
пуганых соображений, которыми он затем привык оправдывать в собственных гла-
^_J$ax все зло, которое совершил... И заставили молчать, задушили коренящуюся во
внутреннем нравственном чувстве способность безошибочного интуитивного раз-
личения между истиной и ложью. И в конце концов его сердце умерло. Это и есть
то, что называют Грехопадением.
Пример второй: покаяние как сознательный акт
Мать запретила есть пирожное, и вот ребенок только и думает о том, как же это
несправедливо и что он ведь его, собственно, почти заслужил, — а не о том, что,
может быть, у матери имеются свои веские доводы и ему бы вообще должно было
быть стыдно, а всего бы лучше забыть о глупом пирожном. Эту-то алчность, лишь
распаляемую запретом, и символизирует Змей из Книги Бытия. Его дар — хитро-
умные самооправдания, рождающиеся из бурлящего потока дуалистических оце-
нок, которые резкой чертой делят мир пополам: добро — зло. Ребенок может,
например, тайком все же добравшись до пирожного, сказать себе: «Мама боится,
чтобы я не заболел, но я не заболею». Затем, чтобы отбросить колебания, он уточ-
нит: «Правда, у моей сестренки, когда она съела без спросу пирожное, было рас-
стройство; ну так ведь она просто пожадничала, а вот я зато буду есть в меру. Мама
сказала, что это последнее пирожное и его нужно оставить брату, но я так думаю,
у нее их еще много, так почему бы не съесть... ну, хоть кусочек?»
Комментарий
Фантазия человека неистощима в изобретении оправданий его алчности. Из
них можно выработать целую систему противопоставлений, построенную на изна-
чально ложной оценке хорошего и плохого. Вот что означает «вкусить от плода с
древа познания добра и зла» — древа агностического разума. В зависимости от
того, чего человеку хочется, его собственный разум, поврежденный в самом истоке,
может легко найти равное число «за» или «против» любых соображений, и уже сам
этот диапазон возможных колебаний служит прекрасным прикрытием так называ-
емой «свободной воле».
Такая смесь ошибочных представлений есть источник внутренней тьмы, омра-
чающей разум. Покаяние, напротив, есть акт Сознания, которое есть Свет. Осознать
что-либо означает вынести осознаваемое на свет сознания. А то, что выносится на
свет, как говорил св. Павел, исчезает или поглощается этим светом. Таково в самом
280
исправления ошибок в понятии, которые мы называем грехом.
Что же помешало тому человеку из нашего первого примера, который был
оебенком во втором, осознать свои в этом плане ошибки, со временем полностью
закрывшие свет простой истины? Когда мы обсуждаем подобные вопросы, сами
собой всплывают слова «грех», «слепота», «свет» и «сознание». Увидеть самого
себя жертве бритвенного пореза помешало прежде всего то, что для него невозмож-
но расстаться с питаемым гордыней совершенно ложным о себе представлением,
когда оказывается, что он далеко не всегда прав, — а точнее, всегда не прав. Еще в
детстве он подменил свою первозданную внутреннюю чистоту дуалистическим
мышлением, разветвляющимся на множество двойных мыслей, призванных скрыть
обыкновенную животную алчность, хитрость и лукавство: он был отнюдь не тот
невинный ребенок, каким себя до сих пор считает и каким хочет казаться своим
друзьям. Если уж называть вещи своими именами, он — жадный, трусливый лице-
мер, презренный, смешной и жалкий гном. Слишком жестокие слова? Но если он
попытается взглянуть правде в лицо, то с ужасом и болью увидит себя именно
таким. Его давняя чистота по его собственной вине замарана необозримым множес-
твом лжи, гордыни и демагогических, нелепых отговорок и извинений, которыми
он оправдывал себя в глазах близких и в своих собственных. Он наслаждался стра-
хом который сеял в душах других, прекрасно сознавая собственную трусость. Он
столь часто получал то, чего никак не заслужил, что лишиться всего, что якобы
оправдывает его жизнь, было бы для него равносильно нескончаемой, беспросвет-
ной муке, ибо в нем не осталось ни грана нравственной сипы, растраченной в
постоянных компромиссах и бегстве от себя, от своего животного облика, своей
множащейся вины и нескончаемой лжи.
Не к такому ли человеку, безнадежно увязшему в ошибочных представлениях,
в унизительной слабости и смертельном страхе перед светом сознания, можно с
полным основанием отнести сказанное св. Павлом: «Так-то они исполнены всякой
неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства,
распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики,
самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны,
вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы... ...» (Рим 1: 29—32)?
Между ним и светом покаяния, между ним и актом осознания, который очис-
тил бы его в Свете Сознания, каменная стена — его крайняя слабость, детский страх
перед болью, страх лишиться столь утешительного представления о своей несом-
ненной значимости.
Если мы поймем это, мы уясним, что нет таких грехов, которые невозможно
было бы простить, искупить и загладить — если только стремиться к покаянию.
Отказ совершить этот акт сознания, каким бы он ни был мучительным, равносилен
отказу от самого Искупления.