Телеграмму, запрещавшую вылет в Каир, Андерс получил в гостинице «Дербент» в десять часов вечера, во время ужина, на котором присутствовал и Кот. А в два часа ночи поступила шифровка аналогичного содержания. Вылет был назначен на восемь часов утра, следовательно, имелось вполне достаточно времени для его отмены.
Утверждение, будто армия не признала бы другого командующего, кроме Андерса, было полной бессмыслицей. Армия приняла бы любого, кто был бы назначен приказом Верховного Главнокомандующего. Только, может быть, те, другие, не были бы так милы профессору Коту.
Запугивание Сикорского маршалом Рыдз-Смиглы тоже являлось невероятным абсурдом: все мы прекрасно знали, что маршала тогда уже не было в живых.
Послания Кота пока что не возымели действия. На сцене вновь появились генералы Янушайтис и Соснковский. Одного из них Сикорский намеревался послать на Ближний Восток. Когда распространился слух о возможном приезде на Ближний Восток Янушайтиса, наступила пора тесного единения Андерса с санацией.
Андерс созвал в Тегеране специальное совещание высших командиров, на котором присутствовали генералы Токаржевский и Богуш, полковники Окулицкий, Сулик, Рудницкий, Коц и другие. Он заявил собравшимся, что Сикорский за вывод армии из Советского Союза может снять его с поста командующего. Но ведь делал это он не один, все присутствующие были согласны с ним, он только выполнял их желание. Кроме того, Сикорский вменяет ему в вину переговоры с англичанами, главным образом с Черчиллем. Но ведь все свои шаги он предпринимал в интересах присутствующих, для пользы дела, на благо Польши. Поэтому он, Андерс, просит их поддержки. Если они окажут ему такую поддержку, то он приказ Сикорского не выполнит.
Все присутствующие в принципе поддержали позицию Андерса, хотя и не уточнили, как поступят в случае, если Сикорский действительно отдаст упомянутый приказ. Лишь полковник Коц довольно цинично заявил, что ему, мол, все равно, кто будет командовать армией, ведь ему никакой пользы от этого не будет. После разговора с командирами Андерс почувствовал себя несколько увереннее.
Обо всем этом «стороной» узнал Кот, конечно, с определенными комментариями. Быть может, не желая, чтобы без его ведома разразился какой-либо скандал, а возможно, делая ставку на будущее, он встретился с Андерсом и долго с ним совещался, после чего написал длинное письмо Сикорскому. В нем он в который уж раз добивался безусловного оставления Андерса на должности командующего армией на Ближнем Востоке, обосновывая свое ходатайство требованием времени. Перед отправкой письма он передал его Андерсу для ознакомления и корректирования. Генерал внес несколько поправок и, обращаясь ко мне, сказал: «Вот видишь, какие у меня хорошие отношения с Котом, как он мне помогает». Затем он передал мне письмо, чтобы я тоже прочитал его. В тот же день письмо из посольства в Тегеране было передано шифром лично Сикорскому в Лондон.
В этот период Сикорский чувствовал себя уже совершенно одиноким: никто его не поддерживал, даже его ближайший друг Кот открыто выступал против его планов. Правительство к военным делам относилось, пожалуй, безразлично. Впрочем, говорить о правительстве как таковом в то время было трудно. Это была просто группа людей, придерживавшихся самых различных взглядов и преследовавших самые различные цели. Оппозиция, не представленная в правительстве, неистовствовала, любыми средствами стремясь свергнуть Сикорского. Единственной целью ее деятельности была борьба с премьер-министром.
В верховном командовании (которое почти целиком состояло из санацистов) Сикорский также не имел поддержки. Почти все считали его несносным и поддерживали Андерса, видя в нем «своего человека», нужного именно для борьбы против Сикорского.
В конце концов Сикорский под давлением всех этих обстоятельств отказался от своего решения отозвать Андерса. Письмо Кота, утверждавшее, что Андерс весьма лоялен по отношению к Сикорскому, способствовало назначению Андерса командующим польскими вооруженными силами на Ближнем Востоке.
Так после нескольких недель перипетий в середине сентября 1942 года наконец пришел приказ, и Андерс стал командующим польскими вооруженными силами на Ближнем Востоке.
Победа его была полной. Генерал Зайонц стал его заместителем. Что представлял собой Зайонц, и почему выбор пал на него? Вероятно, потому, что у Сикорского под рукой не было никого другого. Некоторых он опасался, а Зайонц ничего собой не представлял. Это был человек безвольный, слабохарактерный и неумный. Сикорский присвоил ему звание дивизионного генерала и направил на Ближний Восток в качестве кандидата на должность командира 11 корпуса, который предполагалось формировать. Кроме того, Сикорский полагал, что Зайонц явится противовесом Андерсу, а заодно и подходящей фигурой для острастки: в случае чего-де не Андерс, а он будет командующим (первоначальный вариант Сикорского). Если согласие Сикорского на назначение Андерса командующим еще как-то можно было объяснить, то назначение Зайонца его заместителем совершенно непонятно, тем более что Зайонц не мог явиться никаким противовесом Андерсу, поскольку он не имел авторитета и к тому же был большим трусом.
А Андерс в это время больше всего заботился о том, чтобы упрочить и расширить свою популярность.
Через несколько дней после возвращения из Каира в Тегеран генерал выбрался в Пехлеви, куда прибывали транспорты людей из СССР и где временно располагался наш военный лагерь. В тот же день должны были состояться еще переговоры с англичанами по вопросу о новых районах нашей дислокации. Поэтому время было рассчитано по минутам и его явно не хватало на обстоятельное инспектирование лагерей. В этот раз мы ехали в открытом автомобиле по живому коридору, образованному несколькими тысячами наших соотечественников — штатских и военных. Генерал стоял в автомобиле с видом победителя и спасителя. Вот он приказал остановить машину и поднял на руки какого-то мальчика лет шести, дал ему конфет и несколько минут с ним занимался. Стоявшая в стороне мать ребенка была восхищена, остальные умилялись этой идиллической сценкой. Когда мы двинулись дальше, я спросил генерала, зачем он это делает, зная, что у нас так мало времени. Он мне ответил:
— Понимаешь, это очень важно, это лучшая реклама. Подобным же образом он вел себя и во время посещения больницы в Тегеране. У него ле было тогда времени, чтобы выявить недостатки и трудности, особенно с медикаментами, и помочь их преодолеть, но зато он присаживался к какой-нибудь больной старушке и порядочное время вел с ней разговор.
— Эти дела самые важные, — сказал он мне потом. — Так создаются легенды. Потом она будет рассказывать об этом как о величайшем событии в своей жизни. Всем кумушкам будет хвалиться, что разговаривала с самим генералом, и какой это благородный генерал…
Во время каждого нашего инспекторского выезда к генералу подходили десятки лиц с различными просьбами. Он велел мне все просьбы обстоятельно записывать. Когда после инспекции я напоминал генералу, что нам нужно еще решить несколько вопросов, о которых просили люди, он отвечал:
— Ты что, с ума сошел? Брось свои шпаргалки, не хватало еще этим забивать себе голову!
В середине сентября, уже после назначения командующим армией, генерал переехал в новую штаб-квартиру в Кызылрабат. Вместе с ним перебрался туда и я. Одновременно англичане передали в распоряжение генерала красивую загородную виллу в Багдаде, чтобы он мог каждую субботу ездить туда на отдых после недельного «изнурительного» труда.
И теперь еще точно не знаю, по каким причинам в этот период резко выступал против меня Кот. Например, в одном из писем в защиту командующего польской армией он писал: «Андерсу очень вредит деятельность Климковского…»
Со своей стороны я несколько раз обращался к Андерсу с просьбой освободить меня от должности офицера для поручений, мотивируя свое ходатайство тем, что могу в будущем принести ему немало «хлопот».
Может быть, генерал, учитывая мои неоднократные просьбы, и освободил бы меня, если бы не вмешательство в это дело Кота: стоило тому только заговорить о необходимости избавиться от меня, как Андерс заупрямился и наперекор ему оставил меня при себе.