Кроуфорда удивляло, почему Шелли загорелся идеей привезти все свое окружение именно в этот открытый всем ветрам, пустынный уголок побережья. В такие моменты как этот, когда Шелли несвязно поддерживал беседу, а сам при этом изучал водные просторы и лишенные четких форм берега, казалось, что он чего-то ждет ― при этом он часто перекатывал в руке кварцевую гальку с пляжа, словно игрок, собирающийся с духом, перед тем, как бросить кости в игре, где ставка немыслимо высока.
Было пустынно и тихо. Единственными звуками, которые доносил теплый ночной бриз, были мерное плескание прибоя о скалы внизу, хриплый шепот ветра в кронах деревьев позади над домом и перестук камешков в руке Шелли ― и Кроуфорд пролил большую часть вина на рукав, когда Шелли внезапно издал задушенный вскрик и ухватил Вильямса за руку.
― Там! ― беззвучно прокричал он, указывая поверх перил на белые гребни пены венчающие темные воды. ― Ты видишь ее?
Вильямс дрожащим голосом ответил, что ничего не видит; но, когда Кроуфорд поспешил к перилам и глянул вниз, ему показалось, что он видит маленькую человеческую фигурку, парящую над волнами и манящую их белой рукой.
Шелли оторвал от нее взгляд и посмотрел на Кроуфорда; даже в вечернем полумраке Кроуфорд отчетливо видел блестящие белки его глаз.
― Не вмешивайся, Айкмэн, ― сказал Шелли. ― Она не по твою душу… Он запнулся, так как снова взглянул на море, и тревожное предвкушение покинуло его лицо, оставив лишь выражение болезненного, усталого ужаса. ― О, господи, ― тихо простонал он. ― Это не она.
Кроуфорд снова вгляделся в темный, волнующийся океан. Бледная фигура была теперь дальше, но теперь ему казалось, что он видит несколько ― нет множество ― человеческих фигур, необъяснимо парящих вдали над поверхностью ночного моря, и он вздрогнул и отступил назад, бесстрастно осознавая, как одиноки он и его спутники на этом безлюдном северном побережье, и как много миль безликой воды отделяют их от людей.
За мгновенье до того, как все исчезло, словно унеслось в пепельное небо и растворилось на фоне скалистого утеса Портовенере, Кроуфорд мельком увидел лицо детской фигурки, на которую указывал Шелли; лицо было фарфорово-белым и, казалось, обнажило все свои зубы в зловещем широком оскале.
Шелли повалился на поручень, и если бы Вильямс не ухватил его за плечо, мог бы упасть через перила на узкую мостовую внизу; но мгновение спустя он распрямился и откинул с лица беспорядочно спутанные светлые волосы.
― Это была Аллегра, ― тихо сказал он. ― Только ради бога, Клэр не говорите.
Кроуфорд шагнул обратно в покинутый полумрак и дрожащими руками влил в себя остатки сладкого вина.
Во время этих длинных летних дней жара, казалось, словно яд разливалась по венам. Даже дети были оглушены ею ― двухлетний сын Шелли, Перси Флоренс, проводил большую часть времени, рисуя закорючки на песке, везде, где находилась тень, а оба ребенка Вильямсов, одному из которых едва исполнился год, почти весь день заходились плачем ― Кроуфорду казалось, что плакали они как-то неспешно, но неотвратимо, словно должны были выплакать отведенное им количество слез и не хотели истощить себя раньше времени.
Клэр в прострации бродила вокруг, но Кроуфорд не думал, что виной тому затяжное пьянство, в которое она ударилась. Все о чем она могла говорить, это как Байрон использовал Аллегру, чтобы сделать ее несчастной. Она столько раз уже повторяла «Он никогда ничего не делал для Аллегры!», что Кроуфорд и Джозефина часто шептали друг другу эту обвинительную тираду, когда Клэр открывала рот, чтобы что-то сказать, и редко когда предчувствие их подводило.
Мэри тоже нездоровилось, и большую часть времени она проводила в своей комнате, покидая ее лишь для того, чтобы поговорить с Эдвардом Вильямсом и его женой Джейн, которые держались лучше всех остальных.
Эд Вильямс был на год младше, чем Перси Шелли, и хотя тоже не был лишен литературного тщеславия, и даже написал трагедию, был простодушным и любил свежий воздух. Был он всегда загорелый и жизнерадостный, всегда готовый помочь с работой по дому или ремонтом лодок. Его жена Джейн тоже, казалось, была неподвластна деспотичному правлению солнца и всегда была готова скрасить досуг компании игрой на гитаре, когда по вечерам от воды, наконец, долетали прохладные дуновения бриза, чтобы разорвать палящую удушающую хватку дня.