А затем к своему ужасу он понял, что не может сделать это, не может позвать ее. Что ему придется умереть здесь, прямо сейчас, но кое-что ― его любовь к Джозефине, и любовь, которую она очевидно испытывала к нему, в тот недолгий послеполуденный миг, неделю назад ― делало смерть предпочтительней перспективы быть вновь одержимым ламией.
Он попробовал молиться, но мог лишь ругаться от бессильной ярости.
Вода сомкнулась над его головой, и он взглянул вверх на отражение Солнца, покачивающееся на водной глади. «Еще один последний взгляд на него, ― отчаянно подумал он, ― последний глоток морского воздуха».
Он заставил руки царапать воду в стороны и вниз, и голова вынырнула на поверхность ― и тут он услышал скрип весельных уключин.
Спустя мгновение до него долетел голос Джозефины, выкрикивающей, «Майкл»!
Он обнаружил, что у него еще осталось немного сил. Он всхлипывал от боли принесенной этим знанием, но руки его продолжали посылать вводу в стороны и вниз, и когда рядом с ним, описав в воздухе дугу, со всплеском приземлилось весло, он сумел подгрести к нему и ухватиться за широкую часть неживыми руками.
К другому концу была привязана веревка, и он чуть не разжал хватку, когда веревка потянула весло к лодке; наконец его голова натолкнулась на обшивку шлюпки, и он был втащен внутрь через планшир. И даже сумел немного помочь.
Его левая нога была неестественно скрючена и так сильно болела, что он даже подумал, не сломаны ли кости. Он прикоснулся к бедру, стянутые в комок мышцы были твердыми как камень.
― Судорога, ― выдохнул он, и мгновение спустя она уже разминала ее руками, стертыми в кровь энергичной, но неумелой греблей. Ее левую руку, которую она повредила на горе Венгерн, тоже похоже начинала одолевать судорога, но она работала решительно, с ловкостью медсестры, и минуту спустя узел, стянувший его левую ногу, отступил.
Долгое время он лежал, привалившись к одной из скамей, с закрытыми глазами, просто наполняя и опустошая легкие. Наконец он немного приподнялся и огляделся вокруг. Шелли нашел эту лодку слишком большой и поэтому неподходящей для гребли и бросил ее на нижнем этаже. И здесь больше никого не было, кроме него и Джозефины.
Он в изумлении смотрел на нее, пока дыхание не вернулось к нему достаточно, чтобы он мог говорить; и тогда, ― Кто ты? ― напрямик спросил он.
Вначале он думал, что она не ответит; затем она прошептала, ― Джозефина.
Он снова откинулся обратно. ― Хвала Небесам! Он потянулся и нежно взял ее изодранную искривленную руку. ― Но как же ты сумела вытащить эту лодку?
― Не знаю. Просто вытащила.
― Боже, как я рад, что ты заметила меня здесь. «Я рад, что именно ты заметила меня здесь, ― подумал он. ― Джулия никогда бы такого не сделала».
Джозефина расслабилась и откинула со лба мокрые волосы. Ее стеклянный глаз безумно уставился в небо, но здоровый внимательно смотрел на него. ― Я… проснулась от страха, посмотрела в окно и увидела тебя, и поняла, что ты попал в беду. В тот миг я вернулась в свое тело. Это она предупредила меня ― понимаешь? ― и именно это дало мне сил… оттеснить ее, выгнать Д-Джулию. Затем я сбежала вниз по лестнице и выволокла эту штуку через арки на мостовую, а затем в воду.
Он увидел, что она была босиком, и что на дощатом настиле тоже была кровь.
― Джозефина, ― дрожащим голосом произнес он, ― Я люблю тебя. Больше никогда не позволяй Джулии, призраку Джулии, захватывать твое тело.
― Я… ― несколько секунд она пыталась что-то сказать, затем просто отвернулась к носу лодки и покачала головой. ― Я постараюсь.
Та ночь была кануном летнего солнцестояния, и они двое засиделись дольше всех, правда они слышали, как Эд Вильямс тихо разговаривал с кем-то в своей комнате, возможно со своей женой.
Горела только одна лампа, которую Шелли распорядился не гасить всю ночь, и Кроуфорд и Джозефина покончили с оставшейся от ужина бутылкой вина и неспешно расправлялись со второй, которую он открыл после этого. Они говорили уже больше часа, непривычно спокойно, затронув все важные темы, когда, одновременно, в разговоре повисла пауза, и Кроуфорд заметил, что они прикончили вторую бутылку.
Он встал и протянул ей руку. ― Пойдем в кровать.
Они вошли в свою комнату, затворили дверь и скинули с себя всю одежду, а затем в темноте ― так как он плотно зашторил окна ― долго и неторопливо любили друг друга, останавливаясь за мгновение до развязки, затем снова и снова, пока, наконец, неудержимый водопад чувств не накрыл их двоих с головой.