Эта ночь была Кануном Иона Крестителя[322], и после захода солнца люди Сан Теренцо[323] отправились вдоль берега, омывая стопы в пене прибоя, танцуя, размахивая факелами и распевая святые песнопения. Шелли стоял возле перил на террасе, даже после того как опустилась ночь, и песни выродились в пьяную дикую разноголосицу, и фигуры на берегу начали бросать камни в сторону Каза Магни.
В конце концов, в Шелли полетел факел ― и не попал лишь потому, что Кроуфорд оттащил его в сторону ― и Шелли ошеломленно позволил увести себя внутрь. Гвалт продолжался почти до самого рассвета, когда рыбаки, пошатываясь и горланя охрипшими голосами, направились обратно к своим суденышкам и сетям.
Эти дикие крики и гнетущая жара не позволили никому как следует отдохнуть этой ночью, и, когда Кроуфорд спустился вниз чтобы посмотреть, как рыбаки, шатаясь, шлепают по воде обратно, он увидел неясный силуэт Мэри Шелли, стоящей возле волнолома и разговаривающей с кем-то на склоне холма по ту сторону.
Он поспешил к ней, думая, что ей докучает кто-нибудь из пьяных рыбаков, но остановился, когда услышал ее тихий смешок.
― Джон, ты же знаешь, что я замужем, ― сказала она. ― Я не смогу пойти с тобой. Но спасибо тебе за твое… внимание.
Она повернулась к берегу, и Кроуфорд увидел темную розу, которую она держала у самого подбородка, так что ее лепестки казались частью синяка, что пятнами покрывал ее горло. Он глянул мимо нее в пугающую темноту холма, но ничего там не увидел ― хотя слышал скользящий шелест, удаляющийся вверх между деревьев.
Он направился вперед, шаркая ногами по песку, чтобы она услышала его приближение и не испугалась, когда он заговорит. ― Это был Полидори? ― спросил он.
― Да. Она вдохнула аромат розы, задумчиво глядя на темное море.
― Тебе не следует говорить с ним, ― устало начал Кроуфорд. Он надеялся, что надвигающийся день не окажется таким жарким, что будет невозможно заснуть. ― Он… он не…
― Да, он сказал мне об этом, ― невозмутимо ответила Мэри. ― О своем самоубийстве там, в Англии. Он думает, что они Музы, эти вампиры. Может быть он прав ― хотя ему они не слишком-то помогли. Даже после того как он призвал одного из них и позволил себя укусить, он все равно так и не смог написать ничего вразумительного… поэтому он и покончил с собой. Она покачала головой. ― Бедный мальчик ― он всегда так завидовал Перси и Байрону.
― Если ты так много знаешь о нем, ― сказал Кроуфорд, стараясь говорить спокойно, ― тогда ты должна знать, как опасны такие люди, после того как они воскресли. Это уже не Полидори ― это вампир, напяливший его тело, словно краб-отшельник, меняющий одну за другой раковины морских моллюсков. Да ты вообще меня слушаешь? Не веришь мне, спроси Перси!
― Перси…, ― как во сне отозвалась она. ― Перси перестал быть Перси, ты не заметил? Человек, которого я когда-то любила… он… отдаляется, исчезает из виду, словно фигура, нарисованная с далекой перспективой. Я все время спрашиваю себя, сколько еще я смогу общаться с ним, хотя бы вкрикивая слова ему прямо в ухо.
― Тогда спроси меня, я ведь доктор, верно? Ты еще не пригласила Полидори стать твоим… другом?
― Нет ― хотя он намекнул, что ему это было бы приятно.
― Не сомневаюсь. Не… делай этого. Он шагнул к ней ближе, взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему прямо в глаза. ― Перси Флоренс умрет, если ты это сделаешь, ― с расстановкой сказал он. Доходил ли до нее смысл сказанного? ― Повтори это, пожалуйста, ― сказал он своим самым профессиональным тоном.
― Перси Флоренс умрет, если я это сделаю, ― слабо промолвила она.
― Хорошо. Он отпустил ее. ― Теперь ступай спать.
Она поплелась обратно к дому, а Кроуфорд опустился на песок; он чувствовал, что кто-то пристально наблюдает за ним с вершины холма, но небо уже начинало синеть, устремляясь навстречу дню, и он знал, что существо, напялившее личину Полидори, не станет к нему приближаться.
Он вспомнил, как давным-давно, в 1816 в Швейцарии, Байрон язвительно цитировал стихи Полидори. Кроуфорд смеялся над нелепыми строками, как Байрон, похоже, и рассчитывал, но затем лорд нахмурился и сказал, что на самом деле в этом не было ничего смешного. ― Он ужасно серьезно относится ко всему этому, Айкмэн, ― с упреком сказал он. ― Он преуспевающий доктор, один из самых юных выпускников Эдинбургского Университета, но все к чему он стремится, это стать поэтом ― как Шелли и я. Он и в мои личные врачи напросился лишь потому, что думал, что, общаясь со мной и моими друзьями, сможет… выведать секрет. Байрон мрачно ухмыльнулся. ― Надеюсь, для его же пользы, что он этого не сделал.
322
Канун Иоанна Крестителя, Канун Иоанна Предтечи (англ. Feast of St. John). Вечер 23 июня, Канун рождества Иоанна Крестителя. На основе евангельского свидетельства о 6-и месячной разнице в возрасте между Иоанном и Христом церковный праздник рождества Иоанна оказался близок к летнему солнцестоянию 20-21 июня (Рождество Христово близко к зимнему). Таким образом, под знаком Христа солнце начинает прибывать, а под знаком Иоанна - умаляться. Согласно словам самого Ионанна «ему должно расти, а мне умаляться». У восточных и западных славян празднование летнего солнцестояния с принятием христианства превратилось в праздник Иван Купала, Иванов день.