Позже утром Кроуфорд и Джозефина были разбужены пронзительным голосом Шелли, доносящимся со двора ― когда Кроуфорд поднялся, отдернул занавески и выглянул наружу, он увидел, что Шелли руководил погрузкой багажа Хантов на крышу нанятого им экипажа, и, казалось, горел желанием как можно скорее отправиться в путь.
Байрон, тем временем, разгуливал взад вперед по длинным застывшим теням оливковых деревьев, что окружали пыльный двор виллы, и то, что он был на ногах в этот ранний час и даже не порывался посмотреть, как слуги крепили его багаж на специальной полке позади его наполеоновской кареты, заставило Кроуфорда сделать вывод, что поэт не ложился вовсе.
Густые, протянувшиеся по земле полосы создавали впечатление, что двор и не двор вовсе, а широкая лестница, как тот лестничный пролет, что он видел два года назад в Риме, из окна второго этажа в квартире Китса, и в голове мелькнула нездоровая мысль, «кто из собравшейся здесь компании держит путь наверх, а кто направляется вниз»? Байрон, пожалуй, вполне подходил на роль одного из тех бродяг, что просто стояли на одном месте посреди ступеней, дожидаясь, пока какой-нибудь турист заплатит им, чтобы они позировали для портрета ― какого же персонажа он мог бы олицетворять? Уж конечно не одного из святых.
Кроуфорд отворил окно и толкнул створки наружу, и ворвавшийся внутрь уже разогретый воздух донес запахи кофе и готовящейся где-то поблизости выпечки ― на которые не обращали никакого внимания все эти занятые внизу люди.
Кроуфорд и Джозефина оделись и спустились вниз, и так как они оставались в Ливорно и не спешили в Пизу, у них было вдоволь времени, чтобы воздать должное обильному импровизированному завтраку, который приготовили слуги Байрона.
Чуть позже Шелли отвел Кроуфорда в сторону и дал ему сотню фунтов. Кроуфорд взял деньги, но недоверчиво покосился на Шелли.
― Ты уверен, что хочешь отдать мне все это? ― спросил он.
Шелли моргнул, заметил банкноты в руке Кроуфорда, а затем покачал головой и потянулся за ними. ― Нет, я… я должен отдать это бедняге Ли Ханту ― или отослать обратно в Специю Мэри… я…
Кроуфорд оставил две десятифунтовые купюры и протянул оставшиеся назад. ― Спасибо Перси.
Шелли уставился на деньги, которые вернул ему Кроуфорд, кивнул и неуверенно улыбнулся, затем запихал их в карман и побрел прочь.
К восьми часам последние из детей Хантов были отловлены и погружены на борт нанятого экипажа ― в свой Байрон их не пустил ― а взрослые забрались кто в одну карету, кто в другую и заперли двери, а затем подвижной состав тронулся в путь, сопровождаемый едущими верхом слугами.
Уезжали, впрочем, не все слуги Байрона, и он распорядился, чтобы Кроуфорду и Джозефине разрешили взять на время запасную карету и пару лошадей для путешествия обратно в Ливорно. Однако, к тому времени как они наконец решились отправиться в путь, солнце начало столь основательно припекать пыльную дорогу, что они решили дождаться вечерней прохлады.
Кроуфорд вышел на затененный двор с парой книг Байрона и попробовал читать, но его постоянно отвлекала мысль о девочке, которую он видел здесь минувшей ночью. Он был уверен, что кровь на ее губах принадлежала Эдварду Вильямсу, и раздумывал, кому Эд будет жертвовать свою кровь теперь.
Джозефина провела большую часть дня лежа внизу ― сперва он подумал, что она задремала, но около полудня он заглянул ее проведать и заметил, что ее глаза были открыты, неутомимо смотря в потолок. Он вернулся обратно во двор и снова попробовал читать.
К западу от Монтенеро земля две или три мили наклонно сбегала вниз, стремясь к побережью Лигурийского моря, и, когда солнце опустилось к земле, темным силуэтом обрисовав остров Эльба, место ссылки Наполеона, Кроуфорд различил ритмичные песнопения, доносящиеся с дороги позади дома.
Он сунул за ремень один из пистолетов Байрона, и, прихрамывая, спустился по грязной дороге, чтобы узнать причину этих звуков, но обнаружил лишь дюжину крестьян и пару священников, стоящих вокруг повозки, в которую был запряжен изнуренного вида осел.
Священники нараспев произносили молитвы и окропляли сухую дорожную пыль святой водой, и Кроуфорд поначалу подумал, что это был какой-то местный ритуал, который не имел к нему никакого отношения; но затем из редкой толпы, сутулясь, выбрался древний старик с тростью и широко ему улыбнулся… и Кроуфорд понял, что пистолет ему здесь ничем не поможет.
― Они хорошо осведомлены, ― сказал де Лож на своем диком французском, ― об особенности того места, из которого вы недавно прибыли. Он махнул рукой на крестьян и священников. ― Портовенере, я имею в виду. Ты был бы изумлен, узнав, сколь долго оно носит это имя, и на сколь многих языках. Поэт четырнадцатого столетия Петрарка удостоил это место нескольких произведений, когда не воздыхал о недосягаемости своей возлюбленной Лауры.